Селфи. Почему мы зациклены на себе и как это на нас влияет

Простые греки стремились управлять действиями богов при помощи жертвоприношений и почестей. Причем ответную награду они ожидали получить здесь и сейчас, а не в каком-нибудь райском загробном мире. Подобием рая для них служил Элизий, но чтобы туда попасть, нужен был статус, а не нравственные достоинства. Их версией ада был Тартар. Описывалось это место довольно туманно, но предназначалось оно для тех, кто при жизни совершил самые тяжкие преступления. Именно в Тартаре Сизиф нес свое наказание: закатывал на гору камень, который каждый раз скатывался назад, и так целую вечность. Это так по-гречески: этот безумный кошмар, когда все твои старания сводятся на нет и все твои усилия оказываются напрасными. Вот что пишет профессор психологии Ричард Нисбетт, основоположник учения о так называемой «географии мысли»: «По сравнению с другими древними народами и даже по сравнению с большинством ныне живущих людей, греки в большей степени осознавали собственную значимость: они понимали, что они господа своей жизни и вольны поступать, как им захочется. Иногда греки определяли счастье как возможность добиваться совершенства в мире, свободном от каких-либо границ».

Одним из высших достижений считалось присоединение к политическому классу, ведь так человек мог вносить свой вклад в общество. Обычные афинянине считали, что стремление к совершенству помогает стать лучшим и более полезным членом общества. Для того чтобы достичь этого, они пришли к ключевому для своего времени заключению: разум – более мощный инструмент, чем суеверия. В VI в. до н. э. Фалес предвосхитил появление науки, задавшись вопросом: «Что лежит в основе всего?» (Вода, решил он.) Столетие спустя Сократ увлекся фундаментальной природой абстрактных истин (Фалеса интересовала природа материального мира). «Что есть смелость? – вопрошал он мыслителей вокруг себя, оспаривая каждый их аргумент. – Что есть красота? Что есть счастье?»

Одного из таких мыслителей, Платона, волновал вопрос об идеальном городе-государстве; также он верил в существование совершенной метафизической реальности. Его ученик Аристотель отвергал эту идею, утверждая, что существует лишь та реальность, которую мы можем воспринимать органами чувств. Мы живем в мире вещей, рассуждал он, и у каждой из этих вещей есть свои качества, которые можно определить и классифицировать; все эти вещи предсказуемо взаимодействуют и движутся согласно определенным законам: яблоко падает на землю под влиянием силы тяжести, говорил он, или держится на поверхности моря по причине своей легкости. Его взгляды на реальность и на перемены были крайне оптимистичны. Историк Эдриенн Майор пишет, что Аристотель считал, будто «все в природе стремится к достижению своего абсолютного потенциала».

Чему уж точно свойственно меняться, так это людям. Человек, подобно яблоку, объект со своими уникальными качествами. Но что это за объект? Человек – это своего рода «политическое животное», рассуждал Аристотель. И, что немаловажно, это животное способно к совершенствованию. Именно по этой причине, утверждает Ягер, «историю личности в Европе следует начать» с Греции.

Вот тогда и началась эпоха перфекционизма в его начальной форме – в виде культуры преклонения и погони за идеальным человеческим эго. Греки почитали таланты выдающихся людей превыше всего. Величественные статуи изображали идеальные мужские и женские тела. Мужчины соревновались в метании копий, гонках на колесницах и прыжках через быка. Высоко ценилось умение вести спор: спорить могли начать везде – и на рынке, и в армии. Граждане в поте лица соревновались друг с другом и завидовали чужим успехам: «Гончар не терпит гончара, плотник не терпит плотника, нищий завидует нищему, а поэт – другому поэту», – писал Гесиод. Каждый желал быть на месте победителя, причем не обязательно из-за наград или денег – больше всего им хотелось известности и славы. Для победителя было неслыханным делом не получить всеобщих почестей, а лишиться уважения общества считалось «величайшей из людских трагедий».