Не льзя безъ горестнаго чувства вспомнишь о заблужденіяхъ, до коихъ унизился Борнсъ въ послднее время своей жизни. Дарованіе его еще цвло. Какъ-же могъ возвышенный Поэтъ забыть себя для грубыхъ радостей? Причину сего явленія можно открыть въ тайной борьб его общественнаго положенія съ силами души, его пламенныхъ желаній съ безсиліемъ исполнить оныя. Онъ былъ чувствителенъ, неукротимъ, уступалъ своимъ страстямъ какъ вол судьбы, и дорого купилъ счастіе двигать сердцами людей и умереть славнымъ. Онъ видлъ свои заблужденія, укорялъ себя въ слабости, жаллъ о судьб своей и не могъ ни возвысишься до степени, достойной его, ни бросить грубыя наслажденія, смущавшія его разсудокъ и усыплявшія въ немъ чувство горести. Онъ вврилъ тайну своихъ угрызеній и своихъ печалей собственной своей эпитафіи. Ее можно было-бы написать на гробниц большей части людей съ дарованіемъ, у коихъ способность чувствовать, любить и страдать беретъ верхъ надъ силою дятельности и постоянствомъ воли. Вотъ смыслъ сей эпитафіи:
Эпитафія пвцу
«Если буйство води увлекаетъ тебя и воображеніе одерживаетъ надъ тобою побду; если небо создало тебя столь пылкимъ, что ты не можешь размышлять, столь пламеннымъ, что ты не можешь носить цпей; если ты чувствуешь себя непокорнымъ и гордымъ, и не можешь ни ползать, ни молить: приближься, вотъ урокъ теб! это могила одного изъ твоихъ братьевъ, столь-же ничтожнаго, столь-же безумнаго, какъ и ты. Приближься, невольникъ своихъ помысловъ! приближься, гляди и плачь!»
«Ты родился поэтомъ и Муза твоя дика?… Ты страшишься толпы и въ пустын повторяешь стихи, слагаемые тобою для собственнаго наслажденія?… Я, бдный пвецъ, молю тебя: не проходи мимо, не почтивъ меня сердечнымъ вздохомъ! Я жилъ, такъ-же какъ и ты. Я былъ поэтъ, и жизнь моя была продолжительное мученіе.»
«Хочу, чтобы ты остановился на этомъ дерн; хочу, чтобы примръ мой устрашилъ тебя. И я, какъ ты, давалъ благіе совты; я руководилъ другихъ, я заблуждался самъ. Я пробжалъ поприще жизни какъ упоенный: стремленіе моря не столь быстро, пламя не столь пожирающе! Дятельный умъ, строгая разборчивость, легкая чувствительность, все нжное дружбы, все огненное любви, все влекло меня къ одной гибели. Я палъ подъ ударами своихъ заблужденій: я обезславилъ свою славу.»
«Ты не безъ чувства слышишь голосъ поэта, уже не существующаго, ты, читающій сіи стихи: взоръ твой смущается, читая ихъ. Узнай послдній выводъ опытности человческой: кто не властелинъ своей души, тотъ будетъ невольникомъ судьбы. Корень добродтели одинъ: это благоразуміе въ жизни, это сила воли.»
Привыкнувъ судить о различныхъ классахъ общества человческаго по примрамъ, находящимся передъ нашими глазами, мы готовы сомнваться въ существованіи Поэта, который, родившись подъ соломенною кровлею и бывши почти всю жизнь свою мызникомъ, заставлялъ, раскаяваясь, говорить Музу свою голосомъ нравственности столь торжественной, убдительной и чистой. Но Шотландскіе нравы представляютъ картину еще боле изумительную. Это весь пылъ южныхъ страстей, привыкшихъ къ суровому небу! Страстная дружба, живая, глубокая ненависть, необузданная любовь, поэтическій и музыкальный инстинктъ, общественные привычки Провансальскихъ крестьянъ даже въ быстрой пляск: все это встрчаете у жителей горъ и долинъ, на сверъ отъ свтлой Твиди. Въ нихъ узнаете людей Галлійскаго и Цельтическаго поколній, давнихъ утснителей сихъ пустынныхъ странъ, навсегда отдленныхъ силою битвъ и могуществомъ нравовъ отъ Германскаго поколнія, населившаго Англію. Если характеръ сей виднъ сильне въ дикихъ нравахъ Горцевъ, Highlanders, то онъ сохранился не въ столь разительныхъ, но боле прелестныхъ оттнкахъ жителей долинъ, или Low-landers.