Сельский врач

— Правдой и честью — это хорошо, но у человека могут быть ошибочные понятия о чести. Ты, например, считаешь честью поругаться с Тобольцевым из-за какой-то машины, а между тем Семен Яковлевич никогда нам не отказывал и тебе тоже не отказал. — Легонько толкнув доктора в плечо, главврач с улыбкой добавил: — Горячишься, дружище, напрасно горячишься… С народом нужно уметь жить. Ты не сердись, что я так откровенно… Истинный друг тот, кто говорит правду в глаза…

4

Однажды, придя в больницу, Василий застыл от приятной неожиданности: по всему стационару звенел заливистый детский смех. Василий быстро отворил дверь палаты и увидел Веру. Она читала какую-то книжку, а Коля в майке и трусиках сидел на койке и хохотал так заразительно, что Василий тоже рассмеялся.

— Коля! Колька! Милый ты мой! — восклицал он. — А ну-ка, брат, еще похохочи.

Он обнял его, а мальчик, отбиваясь, говорил сквозь смех:

— Я теперь и побороться с вами могу.

— Правильно, Коля, теперь ты все можешь! Видите, Вера, что он делает!

— Шалит уже наш Коля, — весело отозвалась медсестра.

— Шалит, это хорошо, если шалит, значит здоров!

— А вы скоро меня домой отпустите? — спросил мальчик.

— Домой? Слышите, Вера, он уже домой просится. Скоро, Коля, теперь скоро, теперь я, брат, за тебя спокоен…

Весь этот день Василий чувствовал себя так, будто свершилось какое-то великое чудо. После утреннего обхода он вышел на улицу. А день-то какой! Сколько солнца! А небо! Ну словно специально почистили его да покрасили яркой голубизной. А клены в больничном саду! Их зеленые листья шептались между собою о чем-то радостном…

Василий взглянул на часы — до амбулаторного приема далеко, а значит, можно успеть выкупаться в речке.

Река Песчанка полукольцом охватывала Федоровку, и Василий уже давно заметил, что если взглянуть на село с вершины знаменитой Атамановой горы, которая высилась километрах в пяти на том берегу, то река и сельская улица вместе были похожи на гигантский лук. Обрамленная прибрежными лесами и зарослями ивняка, Песчанка-река с горы казалась огромной дугой, длинная же сельская улица как бы стягивала концы этой дуги в виде тетивы, а дорога, бежавшая через мост из Федоровки в Заречное, походила на стрелу. Когда Василий поделился своими сравнениями с Корнеем Лукичом, тот подтвердил: да, да, очень похоже…

От старика-фельдшера он уже знал, чем знаменита гора и почему она называется «Атамановой». Из поколения в поколение передавалась легенда о том, будто на вершине той горы Емельян Пугачев отрубил голову федоровскому атаману за измену. Вообще в этом крае было много связано с именем Пугачева, и во время поездок на вызовы Корней Лукич часто рассказывал своему спутнику доктору немало интересных историй и даже пел старинные песни о Пугачеве…

Подойдя к речке, Василий торопливо разделся и бросился в воду. Отфыркиваясь, он стремительными сажёнками плыл к недалекому противоположному берегу и вдруг оторопел: на руке у него поблескивали часы.

— Ах, черт побери, как же это я забыл снять их, — с досадой проговорил он, поворачивая назад. Теперь пришлось держать руку с часами над водой. Плыл он медленно, и течением его отнесло в сторону.

Раздвигая кусты, Василий вышел на берег и здесь увидел Тобольцеву. Чуть склонив голову набок, она старательно выжимала длинные темные волосы. Тобольцева была в мокром голубом купальнике — тонкая, стройная, и Василий, позабыв о часах, залюбовался ею. Когда-то на городской водной станции он часто видел бронзовое изваяние спортсменки-купальщицы. Автор изваяния, знакомый Василию молодой скульптор, горячо уверял, что он стремился воплотить в бронзе идеал женской красоты, и Василию сейчас показалось, будто та бронзовая купальщица каким-то чудом ожила и пришла на берег Песчанки-реки…

Заметив доктора, Тобольцева вздрогнула и на какое-то мгновение застыла от неожиданности. Она смутилась, покраснела и, опустив глаза, недовольно бросила:

— Вы разве не знаете, где мужское место для купания?

— Извините, не знаю, — пробормотал Василий и тоже смутился, покраснел от неловкости. Он хотел было нырнуть в кусты, но его остановил странный смех Тобольцевой.

— Скажите, доктор, который час? — сквозь смех спросила она.

— Смеетесь, а у человека горе. Видите? — он показал ей мокрые часы.

— Вижу. Замечтались вы, даже с часами прыгнули в воду.

— От радости. Колю Брагина завтра из больницы выписываю.

— Что вы говорите! — воскликнула Тобольцева. Ее большие черные глаза теперь смотрели на доктора без тени смущения и в них поблескивали искорки неподдельной радости. — Вас можно поздравить с победой. Спасибо, Василий Сергеевич, и от меня лично и от всей школы, — тихо сказала она, потом забеспокоилась: — Что же вы стоите? Надо снять крышку часов и просушить на солнце механизм, иначе поржавеют детали.

— Да, да. Вы правы.

Он снял часы и попытался открыть крышку, но она не поддавалась его коротко остриженному, как у любого хирурга, ногтю.

— Так вы не откроете. Необходим нож.

— К сожалению, ножа у меня нет. С ножом я бываю только в операционной.