Сельский врач

Тишина… Только где-то опять наигрывала неутомимая гармошка. Василий каждый вечер слышал ее призывный голос, и ему казалось, что без него, без этого голоса, вообще немыслимо существование сельского вечера. Целый день эта невидимая гармонь отдыхает в укромном уголке, но не успеет скрыться солнце, не успеют вспыхнуть звезды, как просыпается она…

Вот и сейчас, видимо, гармонь уже собрала круг, и далеко, далеко слышны девичьи «страдания»:

Ты играй, играй, гармошка,
Погрущу с тобой немножко.
Ты играй, зови милова,
Что его увидеть снова
Пришел вечер — сердце радо,
Пришел милый — счастье рядом.

Василий взял теплую руку Татьяны и прижался к ней щекою. В мыслях он повторял короткие слова девичьих напевов: «Пришел вечер — сердце радо, пришла Таня — счастье рядом…». Да, да, она рядом, совеем рядом. Он смотрел в ее темные глаза — в них отражались далекие всполохи молний. Он видел ее чуть полуоткрытый рот, ее губы, шею, он чувствовал трепетное тепло ее руки и впервые подумал:

«Это навсегда…».

— Вы какой-то странный сегодня, — шепотом проговорила Татьяна.

— Слышите, о чем поют девчата? О любви… Слышите? А вы можете петь о любви?

Татьяна молчала. Ее рука вздрогнула, и Василию почудилось, что она пожала его ладонь. Это легкое пожатие как бы говорило: «Да, да, могу…».

Счастливый и влюбленный, полный самых радужных надежд, Василий возвратился домой. Не зажигая света, он лег в постель и долго-долго не мог сомкнуть глаз, припоминая каждое слово, сказанное Таней.

Нащупав под подушкой электрический фонарик, Василий спрыгнул с постели и подошел к столу за папиросами. В ярком кружке света фонарика он увидел конверт с надписью незнакомым почерком: «В. С. Донцову». В конверте была записка: «Грешно забывать старых друзей. Очень хочется поговорить. Жду в любое время. Очень жду. М.». Василий в недоумении смотрел на крохотную записку и вдруг, словно током, ударила мысль:

«М… — это значит Маша, продавщица Маша. Что ей нужно?».

После того вечера он ни разу не заглядывал в магазин, и за папиросами ходила Иринка. Василий совсем забыл о Маше, и вот — записка…

«Поговорить? О чем говорить? Нет, никогда не пойду к ней, никогда», — упрямо твердил он, а неумолимо беспощадный внутренний голос, издевательски похохатывая, замечал:

«В кусты прячешься… Так, так, доктор…».

«Не прячусь! Встречусь и скажу продавщице прямо: тот вечер был ошибкой…».

«А может, и с Таней будет такая же ошибка?».

«Нет, я люблю Таню!» — решительно заявил Василий беспощадному голосу.

«Может быть, ты расскажешь Тане о ночном посещении Машиного дома», — издевательски хихикнул все тот же голос.

Василию стало душно. Он распахнул окно.

«Если спросит, расскажу, да, да, расскажу», — в мыслях твердил он и сам верил в это.

В комнате запел сверчок. Василий слушал, улыбаясь, и ему хотелось, чтобы другой такой же сверчок затянул свою звонкую песенку сейчас в комнате Тани…

Но вместо сверчка в доме Тобольцевых сейчас бушевал сам хозяин. Опять увидев дочь наедине с доктором, он задохнулся от ярости и твердо решил раз и навсегда покончить с этими свиданиями. С каждой новой встречей в душе Тобольцева росло непримиримое чувство неприязни к доктору. Человек самолюбивый и властный, чуть подточенный мыслью о своей незаменимости, избалованный положением лучшего председателя, он не мог забыть, как на прошлом партийном собрании доктор Донцов обвинил его, Тобольцева, в пренебрежительном отношении к здоровью людей и высмеял за эти злополучные аптечки… Пришлось краснеть, объясняться…

«Мальчишка… учить вздумал…», — негодовал потом Тобольцев. Впрочем, на выступление доктора ему наплевать, но этот доктор кружит голову Тане, и она отвечает ему взаимностью…

Тобольцев был уверен в покорности дочери и даже мысли не допускал, что его дочурка Таня ослушается, пропустит мимо ушей отцовский совет. Но за последнее время Татьяна стала неузнаваемой, словно подменили ее. Нет, он, Тобольцев, не допустит, чтобы дочь вышла из повиновения и потому сейчас крикнул ей в лицо:

— В конце концов, есть у тебя родитель или безотцовщиной жить думаешь!

Татьяна чуть иронически относилась к властолюбивым замашкам отца, но крепко любила его. Он был вечно по горло занят колхозными делами, зимой и летом пропадал в бригадах, на фермах и не знал покоя.

— А ну-ка, Танюша, давай подобьем бабки, — часто говаривал он дочери.

Татьяна откладывала все свои дела, и, не обращая внимания на воркотню матери, они всю ночь щелкали костяшками счетов, исписывали целые тетрадки колонками цифр. Она любила такие ночи, когда перед глазами развертывалось в цифрах, в названиях ферм и бригад изобилие родного колхоза.

— Богатеем, Танюша, — весело говорил отец и дружески похлопывал ее по плечу. — Вот только с овощами нынче подкачали… Придется обратить внимание в следующем году. Обратим, Танюша?

Даже теперь, когда Татьяна приносила домой горы ученических тетрадей, она все-таки не отказывала отцу в помощи.