Сельский врач

Отец и дочь жили в большой дружбе, но сегодня Татьяна вдруг вспыхнула и, должно быть, впервые резко проговорила:

— Отец, разреши мне самой выбирать друзей.

— Дружка выбирай, да про честь не забывай! Переборчивые невесты в девках сидят! — не сдавался Тобольцев.

— Ты что, или совсем рехнулся, — вмешалась мать (по мнению Тобольцева, она всегда вмешивалась некстати, и это бесило его). — В колхозе командуй, а дома оставь дочь в покое! — с неожиданной горячностью заявила она.

Татьяна быстро набросила на плечи вязаную кофточку, намереваясь уйти, но отец удержал ее.

— Пусти. Уйду к Василию и никогда не вернусь сюда, слышишь, никогда, — со слезами в голосе проговорила она.

— Довел-таки, узурпатор, довел, — со вздохом сказала мать и, повернувшись к дочери, всерьез посоветовала: — Иди, Танечка, если сердце подсказывает, иди…

Тобольцев смекнул, что жена и дочь не шутят, что Таня способна сейчас на все, и завтра пойдут звонить по всей Федоровке, что Таня из родительского дома ночью ушла к доктору. Он обмяк сразу, вытер жестким рукавом пиджака вспотевшее лицо и растерянно поглядывал то на дочь, то на жену.

— Танечка, пойми, зла тебе не желаю, — вкрадчиво начал он. — Дети у тебя будут, внучата мои, ведь хочется мне самому внучат своих нянчить. А выйдешь, на грех, за доктора, увезет он тебя, бог знает куда, и внучат не увижу. Ты вспомни, Танечка, как лелеял тебя отец мой, покойник, дедушка Яков, как любила ты его и шагу не могла ступить без деда. А мне разве не хочется внуков своих лелеять. Хочется, Танечка, ведь это мое человеческое право. Потому и кричу, потому и сержусь на тебя!

Ноги у Татьяны подкосились, будто стали ватными. Обессиленная, она опустилась на лавку, прислонившись щекою к холодной стенке. Ей было жаль отца, который так часто говорил о внучатах (речи эти были приятны), но вместе с тем в душе пылал протест: отец не должен вмешиваться в ее дела…

— Одна ты у нас, о родителях подумай, доченька, — продолжал он.

Татьяна уткнулась лицом в ладони и расплакалась. К ней подбежала мать, и увела ее в соседнюю комнату. Тобольцев грузно сел на табуретку. Он еще долго слышал всхлипывание дочери и успокоительный голос жены.

«Ничего, пусть поплачет… Если пустила слезу, значит, поняла Таня», — с облегчением подумал отец, уверенный, что ему удалось убедить дочь…

— И что ты на доктора взъелся? Что он тебе сделал? — упрекала потом мужа Варвара Платоновна. — Доктора-то все кругом хвалят…

— Знаю, — сердито отмахнулся Тобольцев. — Сам вижу — неплохой он человек, а только, хоть режь, не лежит к нему душа…

4

Не лежала душа к Донцову и у Юлии Галкиной. Сперва она думала, что приезд молодого доктора внесет какие-то перемены в ее судьбу, и втайне надеялась, что, быть может, именно он окажется тем единственным и долгожданным… Но Василий Сергеевич не обратил на нее внимания. Больше того, новый доктор чуть ли не с первого дня относился к ней придирчиво, с недоверием. Он без стеснения делал ей замечания и наедине, и на пятиминутках. В душе Юлия злилась, чувствуя себя незаслуженно обиженной, а внешне старалась вести себя так, будто ни на что не обращает внимания, будто не к ней относятся докторские слава.

Вспыльчивая Вера Богатырева порой с удивлением замечала:

— Да как ты можешь спокойно переносить!

— Подумаешь, важность большая, — отмахивалась Юлия.

Сегодня утром Василий Сергеевич снова отругал ее.

Прежде чем отправиться на пятиминутку, он всегда заглядывал в стационар.

— Ничего я не могу поделать с Соколовой. Как в пять утра проснулась, с тех пор и плачет, — пожаловалась Юлия.

— Почему? — встревожился доктор.

Юлия пожала плечами.

— Не знаю.

— Идемте в палату, — пригласил доктор.

Уткнувшись лицом в подушку, Соколова плакала. За это утро Юлия уже не раз вбегала к ней в палату, присаживалась на койку, стараясь успокоить чем-то расстроенную женщину, но не успокоила. А теперь доктор сел на табуретку рядом с кроватью. Некоторое время он задумчиво смотрел на плачущую женщину, будто хотел разгадать причину ее слез, а потом заботливо спросил:

— Александра Павловна, что с вами?

Женщина будто не расслышала его вопроса.

— Что-нибудь болит? Вас кто-то обидел? — настойчиво допытывался он. — Не плакать — радоваться нужно.

— Радоваться? Чему теперь радоваться? — сквозь рыдания проговорила Соколова, повернув к нему заплаканное лицо. В покрасневших, с припухлыми веками глазах женщины Юлия увидела какую-то необъяснимую скорбь.

— Радоваться тому, что операция прошла удачно, что вы живы.

— Мало в этом радости, — с обреченной тоской бросила женщина. — Я хотела иметь ребенка… Понимаете вы это, ребенка…

— Вы молоды, у вас еще все впереди, — проникновенно сказал доктор.

— Не будет у меня детей, никогда не будет… Я сама читала… После таких операций детей не бывает… Вот, — она достала из-под подушки учебник «Акушерство», — здесь написано.

Доктор взял в руки книгу, и Юлия увидела, как сразу сердито сузились его голубые глаза, посуровело лицо. Он поворошил рукой светло-русую шевелюру, сдвинул брови и строго сказал: