Семь баллов по Бофорту

Едва мы ступили на мыс Шмидта, как последние просветы в небе завалило тяжелыми, чернильного цвета тучами. Так, очевидно, за спелеологами обвал закрывает вход в пещеру. Ощущение неприятное. Между землей и небом слишком маленькое пространство, чтобы дышать свободно. Черные осокори тундры, черные мерзлотные озера, черные сопки у горизонта, черный поселок с темной галькой на дорожках. Сырое, студеное дыхание Ледовитого океана. Потом дождь, холодный, изматывающий, беспросветный.

Двухэтажная деревянная гостиница как муравейник. В умывальник с утра длинная, нетерпеливая очередь. Всем хочется успеть в столовую, единственную в радиусе тысячи километров.

Проглотив традиционные биточки с лапшой, мы, поеживаясь от мокрого ветра, направились в метеоцентр.

В серых от дождя домах за кружевными занавесочками радиоприемники вежливо докладывали утренние новости. Кто-то свободный от службы крутил заигранную «Голубку». «В дальнем чужо-о-м краю ты вспомни любо-о-о-вь мою». Кругом ни кустика, ни клочка травы. Совсем не видно детей. Самый край Крайнего Севера.

Метеоцентр — автономный поселочек в полукилометре от Шмидта. Это заполярный аванпост Сибирского отделения Академии наук. Около 69 параллели северной широты несколько молодых людей в пургу, стужу и дождь аккуратно снимают показания самописцев: куда и как дует ветер, велики ли давление и влажность и как ведет себя солнце. Валя Спивак, техник-геофизик из Новосибирска, провела нас в лабораторию космических лучей. В темных, без окон, довольно тесных комнатках хранили молчание образованные, пунктуальные машины. Для них эта глухая темнота, триста кубометров, вырванных из огромных побережных просторов, напитаны стремительной, напряженной жизнью. Вот из космических глубин вынырнул шальной, озабоченный нейтрон. Пусть себе бежит — он уже замечен и учтен. В холодном, зимнем небе колышутся многоцветные зыбкие занавеси, они причудливы, как калейдоскоп. Несколько минут — и сияние, поиграв, умрет. Но просветленное око объектива уже запечатлело в зернах фотопленки его мгновенную жизнь. Магнитные бури, космический дождь, почти неуловимые приметы крохотных пришельцев из космоса — все это виднее здесь, вдали от городов и радиовышек, лабораторий и ускорителей. Десять лет слушает космос мыс Шмидта. Станцией руководит выпускница Днепропетровского университета Лена Кубышкина. Она в отпуске, на Большой земле. Когда заговорили об отпусках, я вспомнила, как радиотехник в Полярном наносил на рейку карты зарубки — по числу дней до отпуска. Каждый вечер он радостно вычеркивал по зарубке. Когда мы прилетели, крестики заняли уже почти все. Оставалось совсем немного, и Миша не спал по ночам. Бывалые полярники говорят, что поначалу у всех так. Потом одни остепеняются, привыкают, годами не ездят в отпуск. У других же, как ни привязаны к Арктике, тоска по материку остается на всю жизнь.

Вечером в клубе крутили кино, потом сами собой в фойе зародились танцы. В блокноте Харитонова есть запись:

«Тундрой пропахший, костром прожженный, месяц целый не евший досыта, я танцевал с рыбацкими женами у океана, на мысе Шмидта».

В номере было пусто. Мои соседки, две миловидные чукчанки с одинаковыми, до плеч жидкими косичками, отправились на танцы. Они учили малышей где-то в Чаунском районе и ехали на учительскую конференцию в Анадырь. Обе девушки были одеты как все молодые сельские учительницы, лишь на ногах у них красовались не туфельки, а торбаза из крепкого волчьего камоса, красиво расшитые цветным сукном. Третью соседку я никогда не видела. Однако она была, потому что по утрам из-под плюшевого одеяла торчала русая макушка с жестким детским хохолком и посреди номера, носами друг к другу, валялись коричневые лодочки на шпильке. Наверное, на Шмидте очень мало было девчонок.