Семь баллов по Бофорту

Насосавшись, моржонок отвалился и уснул, уронив на желтоватое брюшко слабые передние ласты. Вода еще пугала его, и старая льдина свободно заменяла моржонку мир. Почувствовав, что малыш уснул, моржиха отодвинулась и поползла, опираясь на передние ласты, к воде. Холодная глубина разомкнулась перед ней, открыв на поросшем водорослями дне боязливое царство моллюсков. Моржиха разинула розовую пасть и втянула вместе с водой кучу твердых пахучих ракушек. Потом она выбралась на поверхность и, шумно выдохнув «у-уфф!», выплюнула добычу в ласты и стала терпеливо растирать хрупкие ракушечные домики. Тяжелые створки раковин быстро шли ко дну, а нежные тела моллюсков трепетали в зеленой воде. Моржиха наклонялась и поедала их. Потом она ныряла еще и еще. Ее желудок мог свободно вместить десять — пятнадцать килограммов этой приятной еды. Льдина шла по мелководью, нырять было неглубоко, но через несколько часов моржиха почувствовала, что тело отяжелело и ласты свела усталость. Тогда она принюхалась и поплыла к своей льдине, которую безошибочно узнавала из тысяч точно таких же старых, синеватых льдин. Навалившись широкой грудью на острый приснеженный ледяной край, она выбралась на лежбище и поползла к нетерпеливо хрюкавшему моржонку.

Лето выдалось в тот год ясное и тихое. Только к началу августа потянуло с полюса пронизывающим арктическим сквозняком, набежали тучи, разболтался океан, и льдины, скрипя и чиркая друг о друга краями, медленно поползли на юг. Полярный день кончился. Белые медведи, рассеяв по льдинам пожелтелую линючую шерсть, приготовили к зимовке теплую белую шубу. Ночью над океаном, как фосфоресцирующий планктон, роились низкие, холодные звезды. Теперь все чаще мимо старой льдины, где лежал моржонок, проплывали другие льдины с моржами, коричневыми и клыкастыми. Они тоже спешили на юг. Чем южнее, тем больше открывалось полой воды и жарче светило солнце. Их толстая торосистая льдина сильно подтаяла и обкрошилась по краям. Теперь моржихи лежали совсем тесно. Мать моржонка, выйдя из воды, пробиралась к нему через храпящие туши соседок, сердито отбивавшихся во сне блестящими ластами. А еще через несколько ночей мать позвала его за собой и, прыгнув в зеленые волны, поплыла в сторону утренней зари. Моржонок никогда еще не видел такой широкой, не закрытой льдами воды, и ему стало страшно, но он терпел, стараясь держаться поближе к рыжеватому материнскому боку. Он совсем уже выбился из сил, когда из розовой воды выступили наконец черные горы. Они все росли, и моржонку показалось, что их несет навстречу, как гигантские черные айсберги.

Проплыв мимо цепочки синеватых стамух, о которые лениво плескались ослабевшие на отмели волны, их стадо круто повернуло к берегу. И тут чуткие уши моржонка заныли от хриплого рева, сотрясавшего прибрежные скалы. У подножия скалистого обрыва, на узкой полоске гальки громоздились гигантские лоснящиеся тела, влажно поблескивали тяжелые бивни. «Ууух! Ууух!» — взметывая вулканы брызги у берега ныряли проголодавшиеся моржи. Вынырнув, они лущили в ластах ракушки. Моржонку смертельно хотелось есть, но еще больше — спать. Дрожа от усталости, он проковылял за матерью мимо храпящих и лающих самцов к теплым сухим камням и тут же уснул, опрокинувшись на спину. В это утро он впервые в жизни ступил на мыс Блоссом, юго-западную оконечность Врангеля, любимое лежбище его сородичей. Отныне каждый сентябрь, перед дальней дорогой, в теплое зимовье Берингова моря, ему суждено было выходить на этот суровый скалистый берег.

Проснулся моржонок от тупой непонятной боли. Что-то крепкое и душное, впиваясь в бока, катило его по прибрежной гальке. Гладкий материнский бок остался позади, а его все волокло и волокло неокрепшим брюхом по холодным, окатанным морем камням. Открыв глаза, он увидел в молочном предутреннем тумане высокие силуэты незнакомых зверей, тянувших его к себе на чем-то длинном и душном. Почуяв смерть, он закричал от страха. Крик его был беспомощен и, слаб. Но через мгновение земля дрогнула от тяжкого прыжка, и мать, ревя и ощерившись бивнями, рухнула всей тяжестью на длинное и больное, и сразу стало хорошо. Моржонок прятался за ее скользким боком. А она, вздымаясь многопудовой громадой, ревела, готовясь к новому прыжку. Соседние моржи, с трудом стряхивая сон, стали тоже приподниматься, истошно и грозно ревя. Высокие звери быстро побежали к воде, издавая странные звуки: «Руби, руби, к черту аркан! Не видишь, лежбище поднимается!» — «А как же зоопарк?» — «Подождут!» Они давно уже растаяли в тумане, а мать все грозилась бивнями и нежно хрюкала над сыном, скатывая ластом с его маленькой спины обрывок смоленой петли.