Семь дней в июне

Слегка застонав, он ощутил обычную утреннюю дрожь, неконтролируемую тряску, которая предупреждала его о том, что пора выпить. Поскорее. Но не прямо сейчас. Сейчас ему нужно было зарыться лицом в тепло волос Женевьевы, пахнущих кокосом. То, что она стала так важна для него всего за один день, было необъяснимо.

Но с ним и прежде случались необъяснимые вещи, и Шейн смирился со странностями жизни. Он не знал, делает ли это его авантюристом или идиотом, но одно он знал точно – ничто интересное никогда не приходит по четкому рациональному пути.

На трибунах у школы ему хотелось лишь наслаждаться водкой и кетамином, читая книгу, которую он перечитывал уже четырнадцать раз. Шейн знал, какие слова прозвучат через минуту, и это его успокаивало. И именно это было необъяснимо в Женевьеве. Казалось, что она должна была прийти вот так. Как будто глава уже была написана и они просто заняли свои места. Как будто он уже знал ее наизусть.

Шейн, смакуя, вдохнул ее аромат. Что может быть лучше, сонно подумал он. И заметил водку на тумбочке.

Проснувшись окончательно, Шейн перевел взгляд с бутылки на идеальное миндально-коричневое плечо Женевьевы, а затем снова на бутылку. С кристальной ясностью он решил, что две самые срочные вещи во вселенной – это: а) удержать ее в своих объятиях и б) достать водку. Как ему добраться до бутылки, не разбудив Женевьеву, было вопросом логистики.

Осторожно, не вытягивая здоровой руки из-под Женевьевы, он протянул над ней свою загипсованную руку, но пальцы остановились в дюйме от бутылки. Он немного подался вперед и, приложив неимоверные усилия, схватился за горлышко. Зубами открутил пробку и сделал три больших глотка.

Когда он сделал вдох и еще глоток, тряска замедлилась, и он почувствовал себя лучше.

Шейн потянулся через Женевьеву и поставил бутылку обратно на тумбочку. Уставился в потолок. Потом перевернулся и снова потянулся к бутылке.

– Сколько раз мы будем это делать? – глухо, уткнувшись в подушку, спросила Женевьева.

– У-ла-ла! – воскликнул он. – Ты проснулась?

– Теперь – да.

Она взяла бутылку и протянула ему, повернувшись так, чтобы оказаться с ним лицом к лицу. Боже, она выглядела очаровательно в его футболке, с растрепанными волосами и следами от подушки на щеках.

– Привет, – сказал он с улыбкой.

Женевьева улыбнулась в ответ, но быстро помрачнела.

– Что случилось?

– Нет, я просто… Я запуталась, – заикаясь, потерянно пролепетала она. – Что случилось? Где я? И… кто ты?

Глаза Шейна расширились. Может, она ударилась головой, когда упала? У нее потеря памяти из-за сотрясения мозга? Нет. Нет. Он велел себе не паниковать.

– Что последнее ты помнишь? – спросил он.

Женевьева зажмурилась.

– Цинциннати.

– Цинциннати?

– Это в Огайо, – сказала она.

– Ты серьезно? – Шейн сел, опираясь об обитую бархатом спинку кровати. Он уронил голову на руки. – Нет, нет, нет, нет…

Губы Женевьевы задрожали, ее глаза сощурились, и она разразилась смехом.

– Ты такой доверчивый!

– К чертям, – вздохнул он.

Несмотря на все, его рот искривился в ухмылке, а вскоре он затрясся от смеха.

– Я действительно думал, что у тебя амнезия.

С гордым видом Женевьева села рядом с ним, плечом к плечу.

– Убедительно, да? Я выросла на сериале «Дни нашей жизни».

– Ты очень странная, – сказал он с восхищением.

Кивнув в знак согласия, она склонила голову на его плечо.

– Нет, правда. Ты ведь помнишь, как мы сюда попали? Тебе не страшно?

– Меня ничем не испугать, – уверенно заявила Женевьева.

Однако Шейн не совсем ей поверил, потому что в этот момент в ее рюкзаке завибрировал телефон. Она прижалась к нему. Телефон жужжал и жужжал, но она не сделала ни единого движения, чтобы ответить. Ему стало интересно, кто звонит. Обняв ее за плечи, он притянул ее ближе, желая избавить от беспокойства (или хотя бы выжать из нее тревогу). Женевьева довольно вздохнула, вздох перешел в легкий стон. И ему потребовались все силы, чтобы не поцеловать ее.

Шейн не мог. Он не мог этого сделать. Учитывая все, что произошло за последние двадцать четыре часа, поцелуй не должен был быть ничего не значащим. Но с Женевьевой это было бы нечто. С ней это было бы обещанием.

– Я тебя даже не знаю, – пробормотала Женевьева, проводя указательным пальцем по старому шраму на его груди. – Почему мы не чувствуем себя чужими?

– Не спрашивай, – сказал Шейн. – Потянешь за ниточку, и все дерьмо распутается.

Ее телефон снова завибрировал. На этот раз она посмотрела на свой рюкзак, который лежал на плетеном кресле. Ее лицо было затуманено тревогой и страхом, но она снова не ответила на звонок.

Только прикусила нижнюю губу.

– Эй. Хочешь пойти куда-нибудь и поразвлечься?

– Просто повеселиться как несовершеннолетние? Или довеселиться до ареста?

– Мне нельзя в тюрьму. У меня все лицо в синяках. Представляешь, какой мне составят фоторобот?

– Очень достоверный.

Потянувшись, он задел ногой что-то холодное. Шейн покопался под простыней и обнаружил пакет с размороженным горошком.

– Мы спали с горохом? Это твое?

– Нет. Все ненавидят горох.

– Хм.