Семь дней в июне

У Шейна двоилось в глазах. Он закрыл один глаз, и его зрение восстановило равновесие.

– Эй, – начал он. – Зачем ты это делаешь?

– Не знаю. Я впадаю в оцепенение. – Голос снова стал далеким. – После этого наступает облегчение.

– Это больно?

– В этом-то и дело.

– То же самое с моей рукой, – признался он. – Больно, но она мне нужна. Как будто это клей, который собирает меня в одно целое.

Она сказала что-то невнятное. А потом:

– Сейчас сяду.

Шейн почувствовал, как ее тело привалилось к двери. Он тоже сел. Он не знал, сколько времени они так просидели. Шейн отключился. Наверное, он спал крепко, потому что, когда Женевьева наконец открыла дверь, он с глухим стуком упал на спину.

– Пойдем в бассейн! – Голос у нее был сильный, бодрый.

Шейн смотрел на нее с пола. Женевьева лучезарно улыбалась, словно таблетки подействовали и то, что причиняло ей боль, ушло. Она была вся мокрая, с волос капало. Неужели она принимала душ в одежде?

Единственным признаком того, что она порезалась, был незаметный пластырь на внутренней стороне предплечья.

Шейн ошеломленно уставился на свою промокшую футболку, прилипшую к ее коже, ее лифчик, трусики – и застыл между беспомощным всплеском возбуждения и тревожным восхищением. Как будто ничего не произошло. Она не выглядела обиженной. Она стояла как воплощенный триумф. Сила природы.

На какое-то пьяное мгновение Шейн подумал, что все это ему привиделось.

Но она уверенно перешагнула через него, капая повсюду, и вышла из комнаты.

– Вставай! – крикнула она через плечо.

Не задумываясь, он так и сделал.

Среда

Глава 13. Довольно сентиментальная

На следующее утро отношения между Евой и Одри оставались невыносимо неловкими. Желудок Евы скрутило в узел. Дело было не столько в ссоре, сколько в том, как они разговаривали друг с другом. Они никогда не говорили друг другу нарочито обидных вещей. Другие матери и дочери говорили. Но не они.

В молчании Одри выскользнула из дома, даже не позавтракав.

Ева была уничтожена – она действительно была уничтожена. И все же она знала, что должна это сделать. Как только Одри ушла, Ева надела короткое, но простенькое платье, уложила локоны в пышную прическу и быстрым шагом направилась к поезду F. За три квартала до метро ее крошечная мигрень переросла из тупой в жестокую (июньская влажность!) и грозила пробить брешь в ее бесстрашии. Она забежала в туалет винного погребка и вколола себе в бедро обезболивающее. К тому времени, когда она вышла в Вест-Виллидж, бедро у нее онемело, мысли затуманились, локоны поникли, но она оставалась сосредоточенной. Взяв два кофе со льдом в обшарпанном кафе на Восьмой авеню, Ева помчалась по лабиринту мощеных улиц, пока не нашла адрес.

Горацио-стрит источала дизайнерский шарм и великолепие старого Нью-Йорка. Затененный пышными, разросшимися деревьями, дом № 81 был предпоследним в квартале, таунхаус из красного кирпича XIX века. Он был на один этаж выше остальных, с величественным крыльцом, ведущим к эффектной лазурно-голубой парадной двери.

Ева поднялась по величественному крыльцу городского дома и, тяжело дыша, остановилась на верхней ступеньке. Руки замерзли, ледяной кофе капал на кроссовки Adidas.

Руки были заняты, и она легонько пнула дверь ногой.

Ничего не произошло. Она пнула еще раз. По-прежнему ничего. А потом дверь открылась.

Шейн стоял в дверях, разочаровывающе широкоплечий, ясноглазый и изысканный – помятая белая футболка и серые джоггеры (порнография какая-то) – на его лице читался чистый, нескрываемый ужас.

– Ты здесь, – вздохнула Ева.

– Ты пришла, – выдохнул он. – Пришла.

Ева кивнула.

– Я пришла.

Он выпятил нижнюю губу, стараясь не улыбнуться.

– Почему?

– Принесла тебе кофе, – сказала она, потому что не знала, как сказать правду. Она вложила стаканчик ему в руку.

– Спасибо! – смущенно ответил он. – Эм. Ну так. Я переборщил с эсэмэсками. Прости. Просто ты ушла. Я волновался.

– Не нужно. Я в порядке.

Она поймала свое крайне нервное, суетливое отражение в окне. Так не выглядят, когда «в порядке». Вид у нее был как после пятой чашки латте.

– Хочешь зайти?

– Не стоит.

– Ну. – Шейн немного замешкался, прежде чем добавить: – Хочешь, я выйду?

Ева слегка покачнулась, внезапно выбитая из колеи. Вот она, стоит… перед ним, перед этим большим, красивым старым домом, и еще не до конца разобралась, как начать разговор.

– Ты у меня в долгу, – сказала она.

– Я у тебя в долгу, – повторил он.

– Да.

Переступив с ноги на ногу, он сунул руку в карман.

– За кофе?

Как же тяжело.

– Нет, я имею в виду… Послушай, я здесь не для того, чтобы говорить о прошлом. Но после того, как мы расстались… Тогда… Ты знаешь, что в долгу передо мной.

– Ох, – выдохнул он, поняв, о чем она. – Да, черт возьми, я твой должник.

– Окажи мне услугу.

– Все что угодно.

– Правда?

Медленно кивнув, он поймал ее взгляд.

– Что тебе нужно?

«Сосредоточься».

– Ты сможешь стать учителем английского в школе, где учится…

– Да, – перебил он.

– …моя дочь? Я не знаю, надолго ли ты приехал. Но директору школы отчаянно нужен учитель английского языка на следующий учебный год. Это вроде как срочно.

– Да.