Семь дней в июне

– Так бывает, когда люди получают серьезную травму головы, впадают в кому и просыпаются, говоря на другом языке. Я представляю, на что это похоже. Писать трезвым в первый раз.

– Да, – сказал Шейн, обдумывая ее слова. Потом грустно усмехнулся. – Примерно так. Как будто я проснулся однажды и не знаю английского. Я пытаюсь писать на языке, которым больше не владею. – И добавил: – Я не могу писать трезвым. До сих пор я не говорил об этом вслух.

Ева откинулась назад, и они оказались почти плечом к плечу.

– Не то чтобы я просмотрела все съемки, на которых ты засветился за эти годы, – она улыбнулась ему, – но мне никогда не казалось, что ты мертвецки пьян. На вид ты был просто сонным.

– Боже, это из-за той премии?

– Я просто говорю, что ты хорошо притворялся.

– Вести себя трезво – это целое искусство, – объяснил он. – Фокус в том, чтобы говорить очень мало и быть очень спокойным. И если делать это слишком хорошо, неизбежно проваливаешься в сон.

– Я где-то читала, – сказала Ева, – что перед съемками пьяных сцен актеры вертятся вокруг своей оси. Так что у них кружится голова и они теряют равновесие.

– Умно, – сказал он, снова взбалтывая лед в стакане – льдинки бились с нежным, успокаивающим перезвоном. – Знаешь, что делают статисты в массовых сценах, чтобы выглядеть так, будто они разговаривают? Они повторяют «горох и морковь, горох и морковь». Но при этом жестикулируют, как будто они действительно несут всякую хрень.

– Правда? – Она подтолкнула его плечом. – Давай, покажи, как ведет себя сумасшедший.

Сморщив красивое лицо в угрожающую гримасу, он прорычал:

– Горох и морковь, горох и морковь.

Он был похож на разъяренного золотистого ретривера.

Ева разразилась смехом.

– Что смешного?

– Шейн Холл, ты больше не страшный.

– Я знаю. Я стал мягче.

Они хихикали, пока не забыли, над чем смеются. В конце концов они погрузились в приятную тишину, наслаждаясь солнцем. Когда зазвонил телефон Шейна, он лениво посмотрел на экран и увидел, что пришло сообщение от Тая. Селфи. Его круглое улыбающееся лицо рядом с симпатичной девушкой с косами, оба держат рожки́ с мороженым.

«Идеальный день, – подумал он, чувствуя, что голова начинает кружиться. – Все идеально».

– Я не могу понять, сколько ты сбросил, – сказала Ева, вглядываясь в выражение его лица. – Можно спросить, как ты остановился? С помощью Анонимных алкоголиков?

Шейн задумался, складывая обертку от соломинки в маленький квадратик.

– Нет, я ненавидел АА. Бесконечное общение и групповая терапия. Все для того, чтобы выяснить, почему ты пьешь. Я всегда знал, почему, и это никогда меня не останавливало. Я стал трезвым, потому что хотел этого. Остановись или умри. Вот до чего дошло. – Он повернулся, чтобы посмотреть на Еву. – Я слишком самовлюбленный, чтобы умереть.

– Ха. Ты уверен, что терапия не помогла?

Шейн уже готов был ответить, но тут его отвлекло солнце, сверкающее на ее обнаженных руках. Его взгляд прошелся по ее коже – уже без шрамов, но с нежными черными татуировками. Полумесяц, символ штата Луизиана, перо, чья-то дата рождения, выгравированная в мечтательной, усыпанной цветами лозе, опоясывающей запястье. Искусство как прекрасный отвлекающий маневр.

Никогда не узнаешь, что под ним.

– Как ты остановилась, Женевьева?

– Ева, – мягко напомнила она.

– Я знаю, – сказал он после паузы. – Мне трудно это выговорить.

– Ничего. Все в порядке, – сказала она, и так оно и было. – После… нас я попала в принудительный психиатрический центр, за членовредительство.

– Мама отправила?

– Нет, полиция, – сказала она, не добавив подробностей. – В центре я узнала, что порезы – это реакция на чувство беспомощности. Они давали мне ощущение контроля. – Она провела ладонью по левой руке, как бы защищаясь от жгучих воспоминаний. – До тех пор я видела в этом божественный ритуал. Майя верили, что при рождении боги одаривают людей кровью, и ты режешь себя, чтобы вернуть ее. Как духовное очищение.

– Ты по нему скучаешь? – спросил Шейн.

– Иногда, – призналась она чуть слышно. – Обычно в ду́ше. Я скучаю по жжению, когда вода попадает на порезы. Безумие, да?

– Мне так не кажется, – сказал он без всякого осуждения.

Ева погрузилась в эту энергию, немного расслабилась, благодарная за понимание.

– Я не скучаю по выпивке, – продолжил он. – Но я скучаю по поддержке. Поначалу я смотрел на трезвых людей так: «Черт, вы действительно все это чувствуете?»

– Да. Мне не хватает возможности отключить звук.

– Я скучаю по порокам.

В молчании они сидели плечом к плечу на расстоянии дюйма, тела отражали друг друга, но не касались.

– Ты все еще носишь кольцо, – сказал он.

Она не заметила, что он смотрел на нее. Сердце затрепетало, Ева подняла руку, щурясь на старое кольцо с камеей, блестевшее на солнце.

– Оно дает мне защиту – не знаю, почему так. У тебя есть что-нибудь подобное? Что-то вроде защитного одеяла?

– Нет. – Шейн посмотрел на улицу. – Нет, больше нет.

Ева заправила локон за ухо, наблюдая, как хипстеры покидают пиццерию «Артишок Базиль» на Десятой авеню. Одарив Шейна застенчивой улыбкой, она встала и направилась вниз по трибунам к стеклянной стене.