Семь дней в июне

– В общем, однажды я вернулся домой после серфинга, а черепахи нет.

– Куда она ушла? – спросила Одри.

– Пошла прохлаждаться с каким-нибудь другим пьяным писателем, я полагаю. Я был потрясен. Но однажды она вернулась. Я все бросил. В тот раз она осталась на целых полгода, а потом снова ушла.

– Очень медленно ушла, я полагаю, – сказала Ева.

– В глубине души я все еще надеюсь, что мы однажды встретимся.

– Что ж. Время покажет, – задумчиво произнесла Одри. – Мистер Холл, вам никогда не казалось странным, что вы так привязались к черепахе?

– Это было странно. И, как ты сказала, созависимо. – Шейн пожал плечами. – Но я принял этот опыт. Черепаха пришла – и мы сразу подружились. Мы встречались и расставались, но были привязаны друг к другу, несмотря ни на что. Вот и у нас с твоей мамой что-то вроде того. Мы всегда будем друзьями, сколько бы времени ни прошло.

– Понятно. Одну секунду. – Не говоря ни слова, Одри встала из-за стола и вышла из комнаты.

– Что я сделал? – прошептал Шейн Еве.

– Подожди, – прошептала она в ответ.

Через тридцать секунд Одри вошла на кухню в новом образе. Скромный черный комбинезон без рукавов и очки в роговой оправе.

– Дорогая моя, – начала Ева, – что это за наряд?

– Я доктор наук реалистичной психологии, – объявила Одри и опустилась на свое место. – Мистер Холл, из истории с черепахой ясно, что вам необходима терапия. Вот моя визитка. Я могу вам помочь, если моя мама не против.

– Это ненормально, – ахнула Ева. – Шейн, что бы ты ни делал, не давай ей денег.

– Могу я хотя бы задать еще пару вопросов? – Одри наклонилась через стол к Шейну и заговорщически спросила: – Какой была мама в старших классах? Подписывала ли она ваш выпускной альбом? В каких клубах вы состояли?

Шейн задумчиво сложил руки на груди.

– Честно? Она была самой умной девушкой, которую я когда-либо встречал. И бесстрашной. Она говорила все, что приходило ей в голову, как и ты.

Одри просветлела.

– Ты думаешь, мы похожи?

Шейн взглянул на Еву, которая наблюдала за ними, стоя возле столешницы.

И улыбнулся Одри.

– Да, вы похожи. Очень.

– Нет, я не могла найти свое место. – Ева села обратно на скамейку рядом с дочерью и поставила перед Шейном стакан с лимонадом.

– Мы оба были такими, – сказал он.

– В каком-то смысле, – сказала Ева, – ты мне помог. Я поняла, что не единственная сорвиголова в школе.

– Я никогда не осознавал, что одинок, – признался он. – А после встречи с тобой одиночество ушло.

Шейн и Ева остро почувствовали, что проваливаются в это мгновение, и на несколько затяжных ударов сердца забыли, что Одри рядом. Одри ощутила изменение в атмосфере. Она встала и перебралась к маме на колени.

Иногда Одри так делала. Когда Ева помогала ей с домашним заданием. Когда они смотрели одну за другой серии шоу «Холостяк». Несмотря на рост и вес, она хотела к маме на ручки. Но на этот раз Одри села на колени к Еве по-кошачьи, занимая территорию, как будто она уловила во взгляде Шейна что-то собственническое и хотела присвоить Еву себе.

Ева все поняла. Она обняла дочь за талию и трижды сжала ее руку – их секретный код «Я люблю тебя». Одри сжала руку в ответ и немного расслабилась.

– Дорогая, не пора ли тебе вернуться к работе над своим произведением?

– Да, уже иду, – сказала Одри, спрыгивая с колен мамы и подбирая с пола свои работы.

Шейн наблюдал за их бессловесной беседой с благоговением и трепетом городского жителя, впервые посетившего Большой Каньон. Он безмолвно охнул.

– Это ты сама сделала? Круто!

– Мне нравятся коллажи, – застенчиво призналась Одри.

– Это напоминает Ман Рэя[110], – сказал Шейн. – Или нет, как его там, чувака из Сиэтла, который делает коллажи из винтажных журналов? У него такой сюрреалистический взгляд на обычную жизнь. Как его зовут?

У Одри перехватило дыхание.

– Ты знаешь Джесси Трис? Ух ты, спасибо! Но я никогда не смогу приблизиться к его стилю.

– Ну и ладно, – сказал он. – Будь собой. Кто эта женщина, которую ты изображаешь?

– Моя дочь – великий художник, – промурлыкала Ева, прежде чем Одри успела ответить. – Давай покажем ему твои работы!

– Мама! Не-е-е-ет.

– Давай, позволь мне быть гордой мамой, пожалуйста.

Выпроводив их обоих из кухни, Ева показала дорогу в коридор рядом со своей спальней. На стене висели портреты Евы и Одри, нарисованные карандашом, акварелью или масляными красками со все возрастающей утонченностью.

Шейн замолчал, всматриваясь в работы Одри. Ее творения, чем бы они ни были написаны, были яркими, живыми, вызывающими. Но еще он заметил, что она освещала задний и передний планы меланхолично, вынося на обозрение увядшие цветы и старинные сувениры. Фарфоровые куклы и пыльные книги. Свидетелей другого времени. В этом проявлялась Ева. Одри была счастлива и жила без забот, ей не передались темные страдания матери, но она все равно впитала ее ощущение жизни, безотчетно.