Хорошая художественная школа дает ощущение, что ты находишься в правильном месте. «Каждый художник думает, что он
В холле слышится звук шагов, затем невнятное бормотание. Это проходит охранник со своей портативной рацией. Надо подняться. Я снова сажусь. 00 часов 12 минут. Полночь – время мистическое. Ашер продолжает неторопливо записывать что-то в блокнот. У всех немного кружится голова; люди уже давно на грани шока. Участники семинара снова передают друг другу какую-то еду: конфетки «Поцелуй Херши», шоколадки. Беседа становится невнятной, ее участникам все труднее выражать свои мысли, но они сохраняют заинтересованность и искренность. Начинают обсуждать видео, снятое Хоббс, – обезьяну на велосипеде: все весело хохочут.
Через пять минут уже никто не спит. Теперь никто даже не лежит на полу. То, что происходило в течение этого дня, больше всего напоминает игру в «музыкальные стулья» – игру согласий и несогласий, заигрываний и обид, игру, которая происходила в реальном и вербальном пространствах. Паузы между репликами становятся все длиннее. После долгого молчания Ашер спрашивает: «Есть здесь бар поблизости?» Звучит нелепо, но на самом деле это нечто вроде прощального жеста. Никакие формы прощания, никакое «до свидания» не смогло бы достойно завершить этот ритуал, растянувшийся на целый семестр. Ашер направляется к двери. Выходя вслед за ним на улицу, многие студенты чувствуют опустошенность. «Жаль, что Майкл уходит», – говорит один из них.
Я задерживаюсь, чтобы последний раз взглянуть на опустевшую аудиторию. Заполненные мусором полиэтиленовые пакеты, апельсиновая кожура и обертки валяются на полу. Пространство теперь уже не кажется сухим и казенным, в нем есть что-то сложное и даже вдохновляющее. Не важно, считает ли сам Ашер это искусством или нет, но его семинар, несомненно, лучшее и самое значительное его произведение. Этот семинар, идущий уже тридцатый год, показывает ограниченность всех других курсов, которые преподаются в институте. Такое впечатление, что вокруг бушует буря разных голосов и мнений, а сам Ашер остается в области тишины в центре циклона. Для самого художника семинар по критике – это минималистский перформанс, в котором исполнитель просто сидит, внимательно всех слушает, а сам молчит и разве что иногда покашливает.
3. Ярмарка
Сегодня второй вторник июня, и поэтому я должна быть в Швейцарии. 10 часов 45 минут. Самая важная международная ярмарка современного искусства открывается через пятнадцать минут. В вестибюле торгово-выставочного павильона из черного стекла не видно ни художников, ни студентов. Здесь только коллекционеры – некоторые из них «сто́ят» миллиарды, другие только миллионы. Каждый сжимает в руках специальную кредитную карту – это пропуска для вип-персон. Многие изучают поэтажные планы, прикидывая кратчайший путь к своей цели через лабиринт выставочных стендов. В старые времена, когда продажи произведений искусства шли медленно, самые практичные коллекционеры обязательно дождались бы вечера, чтобы за несколько минут до закрытия ярмарки не спеша подойти к продавцам и заключить соглашение о покупке. Однако сегодня, возможно, уже к полудню будет нечего покупать.
Неослабевающий ажиотаж на художественном рынке дает тему для разговора.
– Когда этот мыльный пузырь лопнет? – интересуется пожилой господин в костюме с Сэвил-роу и черных кроссовках «Найк».
– Мы не в силах ответить на этот вопрос здесь, – говорит его знакомый. – Мы на пороге явления столь громадного, что его границы нам не видны. Его можно сравнить по масштабам только с эпохой Ренессанса.
Пожилой коллекционер хмурится.
– Ничто не может продолжаться бесконечно, – возражает он. – Я настроен играть на понижение. С января я потратил, точно не знаю, наверное, два миллиона долларов.
Все, кто вложил большие деньги в искусство, готовы обсуждать рост цен на рынке.
– Это дутое предприятие не соответствует реалиям экономики, – говорит один американец. – Всего столетие назад никто не имел автомобилей. Сейчас люди имеют по два или три. То же будет происходить и с искусством.
Сто частных самолетов приземлились в Базеле за последние двадцать четыре часа. Одна дама роется в своей сумочке из крокодиловой кожи и жалуется приятельнице: «Я ужасно себя чувствую, когда лечу одна. Слава богу, на этот раз парочка кураторов согласилась лететь вместе со мной».