Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны

Действия, при которых Стелла испытывала затруднения, включали сидение, вставание и вообще все, что связано с нагрузкой на промежность. Любое посещение туалета стало пыткой – неизменно повторялся ужас эпизиотомии, предпринятой криворуким акушером для внедрения в Стеллу щипцов. Впрочем, женские органы так и устроены – с расчетом на постоянное травмирование. Сколько боли ни доставляла Стелле ее промежность, а когда она в итоге зажила – то зажила полностью, без последствий.

Дни свои проводила Стелла в постели. Свет позднего утра смуглил ей руки, твердые соски сочили на сорочку никому не нужное молоко. Стелла тасовала мысли, будто карты. Перед работой обязательно заглядывала Тина, оставляла у сестрина изголовья тарелку фритатты – итальянского сытного омлета – или маффин с чашечкой кофе, все это молча. Ну и Стелла прикидывалась спящей.

Кармело пичкал жену ужином: надо-де есть мясо, чтобы восполнить кровопотерю. А Стелла слышала, как муж в кухне шепчется с Тиной, и не сомневалась: многое из приносимого ей и выдаваемого за стряпню Кармело на самом деле готовила сестра. Тинины куриные котлетки, запеченные в духовке, Стелла ни с чьими не спутала бы, равно как и Тинин томатный соус, более острый и не столь сладкий, как в исполнении Кармело.

Ассунтин артрит прогрессировал, поэтому на работу она не ходила, а большую часть дня сидела с вязанием у Стеллиной постели. Мать и дочь не разговаривали. Только однажды Стелла простонала:

– Мама, а если это никогда не кончится?

Ассунтины рыхлые щеки обвисли, как перед приступом рыданий. Она сунула руку под одеяло, погладила дочь по лодыжке.

– Я знаю, что ты чувствуешь, родная. Я ведь тоже дитя похоронила.

После минутной паузы Ассунта продолжила:

– Но Господь в Своем милосердии послал мне тебя, и лучшего дара Он сделать не мог. – Ассунта чуть сжала Стеллину лодыжку. – Как знать, вдруг для моей звездочки Господь приготовил что-то еще более прекрасное?

На похоронах настоял Кармело; собственно, ему эта мысль первому и пришла. Антонио заявил, дурь это и блажь – участок и надгробие покупать ради младенца, который даже вздоха не сделал; да только в Стеллиной жизни решал теперь не Антонио.

Хоронили мальчика через две недели после того, как Стелла вернулась из больницы. Ей, конечно, не следовало вставать, но на ногах она провела всего час-другой – пока отпевали новопреставленного Боба Маглиери и предавали земле гробик с его забальзамированным тельцем.

– Да это ж вообще не имя – Боб! – фыркнул Джо. – Назвала бы хоть Робертом. А, Стелла? Почему ты ребенка Робертом не назвала?

Не в том состоянии была Стелла, чтобы объясняться, и меньше прочих членов семьи заслуживал подробностей ее выбора безработный пьянчуга Джо. Главное, Стелла про себя знала: ни один живой ребенок не будет наречен этим обрубком американского имени.

Для похорон Стелле сшили черное платье. За гробиком она шла, поддерживаемая под руки матерью и сестрой. Тридцать лет назад вот так же вели на кладбище юную Ассунту матушка Мария и сестра Розина.

Лысый и усатый распорядитель объяснил: каждому надо бросить в могилу горсть земли. Стелла бросила. Затем все пошли домой – поминать.

Улучив момент, Тина пролепетала:

– Стелла, ты сможешь простить меня?

– Простить? – отозвалась Стелла. – За что?

Она отвернулась и скосила глаз на сестру – не разовьет ли она мысль? Тина развила.

– За мою… зависть. – Голос ее сорвался.

– Тина, забудь ты эти бредни – зависть, сглаз и прочее! – Стелла взяла сестру под руку и попыталась выдавить из сердца суеверный ужас. – Никто не виноват, кроме акушера. Он напортачил, а ты, если будешь слушать наших кумушек да в голову брать их домыслы, точно рехнешься.

По пути к похороному автобусу тетя Пина спросила Ассунту:

– Что это такое со Стеллой? Родного сына не оплакивает!

– Не знаешь ты мою дочь, – отвечала Ассунта с гордостью. – Она в жизни не плакала, даже когда маленькая была. Даже когда свиньи ей животик потоптали.

Пока Стелле не сняли швы, Кармело спал на диване. В супружескую постель он перебрался в сентябре. К этому времени Стелла уже могла с помощью матери менять постельное белье. Поползновений Кармело не предпринимал. Наоборот, лежал с самого краю, боясь задеть случайно Стеллу и причинить ей боль. Иногда начинал гладить ее волосы – гладит, гладит да и уснет.

Минул еще месяц. Стеллина плоть зажила полностью. Что касается боли, Стелла теперь ощущала лишь ту ее разновидность, которая зовется метафизической.

У Кармело хватало ума ждать. И момент для вопроса он выбрал грамотно. Именно поэтому, когда, октябрьским вечером, Кармело прошептал: «Может, попробуем снова?», Стелла, жаждавшая избавления от сердечной боли, ответила «да».