Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны

А за три тысячи миль от Калабрии рвал и метал Антонио. Синьор Мартинелли получил куда больше денег, чем следовало за его услуги, – Антонио переплатил, лишь бы документы для семьи были оформлены по всем правилам. Мартинелли денежки-то взял, а сам напортачил. Или тут Антонио виноват? Почерк у него аховый, это во-первых; а во-вторых, ему взбрело «Маристеллу» записать «Марией» – вроде это имя больше в американском духе, да и короче. Выходит, сам себя наказал?

Пять лет ожидания пошли прахом. Да только Антонио не зря родился в Калабрии – как известно, неудачи закаляют калабрийцев. Антонио делался все более твердолобым, пока голова у него не треснула, как перезревшая тыква. Он заново заполнил анкеты, страдая физически от необходимости выводить собственной рукой буквы, чертову пропасть букв! Стоял май 1936-го; если визовая очередь, больше похожая на лотерею, будет продвигаться прежними темпами, Антонио воссоединится с женой и детьми (младшего из которых он никогда не видел) лишь в 1941 году. К тому времени трое старших достигнут совершеннолетия – значит, на них понадобится заполнять персональные анкеты для персональных взрослых паспортов. Но так далеко Антонио Фортуна не заглядывал. Пока он сдал бумаги в первое попавшееся отделение миграционного бюро и приготовился ждать. Бумаги, может, проваляются, пока в негодность придут, но тут уж ничего не поделаешь.

Известия об участи «Монарха» добрались до Иеволи только к июлю. На судне случился пожар, а поскольку было это посреди океана, «Монарх» пошел на дно – со всеми до единого пассажирами и членами экипажа. Никто не спасся.

– Выходит, Стелла, ты снова чуть не умерла, – выдал Джузеппе. – Чуть не утонула. Уже в четвертый раз.

Целых два месяца Стелла не знала, что чудом избегла смерти.

Ассунта беспрестанно молилась за погибших, перебирая четки. Ее мучила мысль, что в приемной синьора Мартинелли она, Ассунта, сидела среди людей, которым через день-другой суждено было либо сгореть, либо сгинуть в пучине; что эти мужчины и женщины, а главное, их дети-симпомпончики лежат теперь на дне морском.

– Господь отвел, – говорила, крестясь, бабушка Мария. – Господь устроил, что Стеллино имя перепутали, и вот вы живы, родные мои. Господу лучше знать; вы думали, это ошибка, а это спасение ваше было!

У Стеллы из головы не шла молитва, с которой она перед отъездом, на воскресной мессе, обращалась к Богу. Неужто Отец Небесный услышал и внял? А посещение кладбища? Стеллу туда повлекло чувство жалости к давно умершей сестре, за могилкой которой теперь некому будет ухаживать. Если бы все Фортуны погибли в море, Стелла Первая так бы и лежала в семейном склепе одна-одинешенька – до скончания времен.

Ветреным воскресным днем, пока Четтина мыла волосы да выбирала гнид, Стелла выскользнула из дома. У нее были вопросы к Стелле Первой – при Четтине их не задашь. Девушка поспешила на кладбище, остановилась у могилки, сложив руки на груди, как бы защищая солнечное сплетение. Перед отъездом ее потряхивало от потустороннего страха. Сейчас – нет; осталось только чувство пережитой опасности.

– Я знаю, что ты здесь, – произнесла Стелла, обращаясь к мраморному надгробию. Ответа, разумеется, не последовало. – Скажи мне только одно: ты целый пароход подожгла и потопила, чтобы со мной разделаться? Убила столько народу, потому что меня так сильно ненавидишь?

Стелла выждала паузу. Впрочем, молчать было невмоготу, и она заговорила снова:

– Или все было наоборот и ты спасла меня, устроив путаницу в документах?

Солнце пекло Стеллин затылок – жар чувствовался даже сквозь тугую черную косу, уложенную веночком. Ветер гонял песчинки меж надгробьями. Конечно, Стелла не думала, что вот раздастся замогильный голос, ответит на ее вопросы. И все-таки тишина ее раздосадовала.

– Ты здесь, я же чувствую, – повторила Стелла.

Немного постояла и пошла домой.

Дальше были годы ожидания. Что тяжелее – проститься со всеми и всем за короткие пять недель или растянуть прощание на неопределенный срок? Подвиснуть в пространстве, жить, больше не принадлежа ни себе, ни родным местам – но еще и не став частью мест иных? Знать, что тебя вырвут отсюда, но не знать, когда именно?

Так жила Стелла с шестнадцати до девятнадцати лет. Для многих этот период отмечен самыми сильными эмоциями и ответственен за формирование характера. Ровесники Стеллы влюблялись и разочаровывались, дрались, женились, заводили детей, укреплялись в добродетелях и коснели в пороках, утаптывали себе место в обществе. Уделом Стеллы и Четтины было ожидание.