Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра

Это был истинный суицид. Не демонстративная попытка, не шантажное поведение, а целенаправленное и хорошо исполненное самоубийство. Когда я пришел, рядом с камерой стояли три заспанных испуганных сокамерника и два сотрудника, которые ждали меня, оперов и других людей, необходимых в таких случаях. Мы составили акт, протокол, все описали, вызвали труповозку, сдали документы и забыли.

Ничего необычного.

Но мне он запомнился. Он был нелогичен и непонятен. Я хорошо чувствую и распознаю симптоматику. Это моя работа. Я общался с этим человеком за несколько часов до смерти, и у меня не было никаких сомнений на его счет. Он не производил впечатления человека, способного на импульсивные поступки. У него не было никаких признаков тревоги, страха или хотя бы сниженного настроения. Позже, когда я обсуждал этот случай с коллегами, один из старых и опытных сотрудников высказал следующую версию: за этим парнем был «должок по тюрьме», и, как только он заехал, ему о нем напомнили, вот он и нашел оригинальный выход.

Пусть так.

У меня на отделении сидел один пассажир. Осужденный убийца. Рецидивист. Он прошел несколько экспертиз, везде был признан вменяемым. Но у него были какие-то «хвосты» по колонии. Он боялся уезжать из изолятора, делая для этого все, что только мог придумать. Он отчаянно симулировал то одно, то другое заболевание. Героически терпел «лечение». Выписать его с отделения мне удавалось только на несколько дней. На общем корпусе он снова вытворял какую-нибудь дичь, и опера опять просили забрать его, так как справиться с ним они не могут. И я забирал.

В итоге я забил на его лечение и перевоспитание, просто содержал. Но в один из дней ко мне на прием записался его сокамерник. Сообщил, что тот прячет несколько лезвий-«моечек» и что его разговоры в последнее время крутятся вокруг темы самоубийства. Я подумал и прислушался, переведя фокусника в надзорную палату, где он и находился несколько дней.

Окно надзорной палаты выходит на запад. Это важно. В тот день ему выдали обед, он его съел и лег в кровать. На камере видеофиксации было видно, что он лежит, свернувшись калачиком и накрывшись одеялом с головой. Ну, спит и спит. Вечером, когда разносили ужин, он не встал с кровати. На обращения не откликался. Открыли камеру. Сдернули одеяло. А это подушка. Сам же жулик умудрился самоудавиться. Это западная сторона, и солнце засвечивало все, так что через камеру видеонаблюдения его видно не было. Часа четыре он был мертвый, пока его не нашли сотрудники во время раздачи ужина.

Однажды во время осмотра в сборном корпусе мое внимание зацепил один молодой человек лет 22–24 с неглупым интеллигентным лицом, достаточно нехарактерным для наших мест. Ничем не примечательный, без жалоб, без признаков психической патологии. Он был явно «не тюремный» человек. Из другого социального слоя, с воспитанием и образованием. Но от него веяло тоской и какой-то душевной болью, хотя симптомов депрессии у него не обнаруживалось. И я забрал его к себе на отделение. На всякий случай. От греха подальше. На тот момент я не знал ни его статьи, ни фабулы преступления. Ничего. Но «жопой почувствовал», что надо бы его к нам.

На отделении я выяснил, что у него статья за убийство, которого он и не отрицал. С ним приключилась весьма банальная и жуткая история. Страшная в своей обыденности. Он жил со своей девушкой, ровесницей, и с ее двухлетней дочкой, с которой прекрасно ладил. Он частенько оставался с ней один, когда мама уходила на работу. В тот день мать ребенка ушла рано, а юношу разбудил детский плач. Толком не проснувшись, он бросил то ли книгу, то ли что-то подобное в кроватку девочки и снова уснул. Но он попал. И девочки не стало. Такая история.

Это был единственный человек за все время моей работы, который не переживал за себя и свою судьбу, но не мог простить себе содеянного. Это разъедало его изнутри. У меня на отделении он предпринял несколько попыток суицида, но мы успевали среагировать. От нас он уехал на экспертизу, где был признан вменяемым. Но после нее я все равно снова забрал его к себе.

Как-то у нас с ним состоялся очень интересный диалог.

– Что мне с тобой делать? Как планируешь дальше жить? – спросил я его, когда он вернулся с экспертизы.

– Спокойно.

– Уточни, пожалуйста.

– Алексей Сергеевич, я вам обещал, что ничего с собой не сделаю у вас на отделении.

– А когда уедешь?

– А когда уеду, я вам ничего не обещал.

Это были слова человека, который принял решение, и не думаю, что его можно было бы переубедить. Свое слово он сдержал. В колонию он уехал спокойно и без эксцессов, дальнейшая же его судьба мне неизвестна. Могу лишь предположить, что задуманное он все же исполнил.