Семь лет в «Крестах»: Тюрьма глазами психиатра

Люди, которые прибегают к «мастыркам», знают, что их поведение манипулятивно. Их цели очень конкретны. Они прекрасно понимают риски и играют по-крупному. Если съедают «якорь», без хирурга его уже не достать. Если режут вены, то глубоко и конкретно. Заниматься с ними перевоспитанием совершенно бесполезно. Они заранее предполагали вероятность своего попадания на психиатрическое отделение и морально готовы к любым вариантам. Такие мне встречались не очень часто, но я предпочитал с ними договариваться, сократив «лечение» до минимальных формальностей.

Еще один вид демонстративно-шантажного поведения связан с судами и «лихими» людьми. Заключенный имеет не так много возможностей красиво и ярко выразить свое презрение к отечественной правовой системе и показать, в первую очередь самому себе, что он ее не боится. Это всегда своеобразное шоу, к которому человек готовится. Я встречался с несколькими его вариантами.

Подсудимый во время вынесения приговора вскакивает и «вскрывает вены» либо на шее, либо на предплечье. Если удастся залить своей кровью судью – шоу исполнено до конца. Или же по пути от изолятора до суда, в кузове автозака, человек зашивает себе рот нитками, демонстрируя тем самым судье, что он не намерен с ним разговаривать. Однажды у меня был пациент, который в ночь перед судом пришил себе на грудь то ли семь, то ли восемь пуговиц и на следующий день, когда судья задала ему вопрос, он встал и молча задрал майку, оголив торс. Не произнеся ни слова, он сказал гораздо больше, чем опытный оратор в хорошо подготовленной многочасовой речи.

Естественно, после суда, по возвращении в изолятор, таких людей переводили ко мне на отделение. Администрация на них злилась и требовала от меня «воспитательных мер». У меня же они в большинстве случаев не вызывали каких-то негативных эмоций. И я игнорировал рекомендации руководства, ограничиваясь лишь беседами.

Пациенты поневоле

Помимо тех, кого мы выявляли в ходе осмотра вновь прибывших или амбулаторных консультаций, были и те, кто попадал к нам другими способами. Такие ситуации всегда связаны с нарушением режима содержания. Зек – существо очень изворотливое и хорошо приспосабливающееся к любым условиям. Формально соблюдая правила внутреннего распорядка, можно очень лихо и изощренно портить кровь сотрудникам, и делать это так, что в рамках правового поля справиться с тобой практически нереально.

Когда появлялись такие экземпляры, то меня обычно сначала просили с ними «просто поговорить». Если же мои «профилактические беседы» не давали результата, следовал перевод ко мне на отделение. Или моими руками, или же, если я отказывал в такой просьбе, руками дежурного фельдшера в вечернее или ночное время.

А на следующий день уже шел торг между мной и кем-то из оперов или же его начальником. Я настаивал, что госпитализация необоснованна, а иногда и незаконна. Администрация же приводила доводы, почему так надо. В каких-то случаях это были просьбы, в каких-то – безапелляционные указания. И естественно, мы шли друг другу навстречу. Я выполнял их просьбу, а они закрывали глаза на некоторые мои шалости.

Тюрьма – изнанка общества, и, конечно же, столь перверзный и лихой народ не может не тянуться к употреблению алкоголя или запрещенных веществ. В целом, когда человек в состоянии себя контролировать, в этом нет ничего страшного. Даже в тюрьме, даже негодяям нужно иногда расслабляться. И когда это делается аккуратно, без эксцессов и привлечения ненужного внимания, на это смотрят сквозь пальцы.

Алкоголь – чаще всего это брага, сделанная прямо в камере из подручных средств. Запрещенные вещества же «заходят» или в передачах, или с нерадивыми сотрудниками. Сам факт наличия браги – это грубое нарушение режима, и, если человек просто «палился», все решалось силами администрации. Но если такой человек умудрялся нажраться, приходилось вмешиваться уже мне. Забирать к себе, протрезвлять, а затем и проводить «воспитательную медикаментозную терапию».

С веществами то же самое, но реже. Исключение – метадон[14]. Слишком легко им устроить передозировку, а это чревато остановкой дыхания и последующей смертью. Дело вот в чем. При регулярном его употреблении постоянно увеличивается толерантность, а значит, растет разовая дозировка. Когда же случается период ремиссии, толерантность снижается, и ну очень легко перепутать разовую дозу. При этом блокируется дыхательный центр и расслабляется гладкая мускулатура. Человек попросту перестает дышать. Ввод антидота (налоксона) позволяет на время снизить эффект метадона, но у него короткий период действия – 30–40 минут. Дальше снова возникает риск остановки дыхания. Человек засыпает, и все. Не всегда, но риск велик.

Таких переводили ко мне сразу. И, пока метадон не «выветрится», задачей моих санитаров было не давать им спать. Мы делали это просто: выдавали парням швабры и тряпки, заставляя их мыть полы. Часов по шесть – восемь. А уже после – «воспитательное лечение».

А еще были голодающие.

Голодовки