Семь лет за колючей проволокой

Меня отвели в КПЗ — малюсенькую заплёванную камеру без мебели, без окон, со спёртым воздухом. Посередине двери находился глазок для наблюдения. У дальней стены — небольшой помост. Если бы все размеры камеры увеличить, то можно было бы с изрядной долей сарказма сравнить этот помост с театральной сценой.

Трудно сказать, сколько мне пришлось там сидеть: в закрытом пространстве время течёт совсем по-другому и всё зависит от того, какие мысли посещают твою голову. Мне тогда показалось, что прошла целая вечность, пока я лихорадочно пытался отыскать выход, пытался понять хотя бы какую-нибудь логику ареста. До меня конечно же сразу дошло, что там, наверху, меня решили сломать, и сломать психологически. ОНИ пошли по пути наименьшего сопротивления — взять меня на элементарном чувстве страха.

Пришла мысль о том, что мне нужно просто перетерпеть, не сдаться и они в конце концов отстанут.

Каким же я был наивным! Придумывая в своих книгах острые детективные сюжеты, я описывал нечто подобное, но когда нечто подобное приключилось со мною, я почувствовал себя персонажем какой-то детективной истории. Все мои произведения имели счастливый конец, и я не сомневался, что всё обязательно закончится благополучно.

Отчасти поэтому, а более всего потому, что я не мог предать самого себя, клянусь самым дорогим для меня на свете, что даже на миг не посетила меня мысль — махнуть рукой, подписать, чтобы пресечь этот кошмар.

Нет, не для этого я на планете,
Чтобы рыком зверя укреплять свой вес…

Наконец загремели запоры, и я вновь предстал перед следователем Истоминым.

— Ну что, подумали?

— Подумал…

— И?..

— Да!

— Что — да? Подпишете заявление?

Истомин так обрадовался, что его глаза буквально засветились от такой удачи. Он наверняка был уверен, что со мною придётся долго повозиться…

— Нет, — возразил я и поправил: — НАПИШУ заявление!

— Сами напишете? — Он ещё не понял, о чём я говорю.

— Да, на имя Прокурора о творимом со мной беззаконии и безобразии!

— Та-а-ак! — В голосе звучало такое разочарование, что при других обстоятельствах я его даже пожалел бы. — Значит, ты ничего не понял! — Тон моего визави мгновенно изменился, и он перешёл на «ты».

— Почему же, я ВСЁ понял, и то, что я понял, меня не устраивает! — Я старался сдерживаться изо всех сил.

— Хорошо, спрашиваю в последний раз: ты что, хочешь сесть в тюрьму… лет этак на пять или семь?

— За что?

— За изнасилование гражданки Ивановой!

— Повторяю: я понятия не имею, о какой гражданке Ивановой вы мне говорите!

— О той самой Ивановой, которую ты обманом заманил к себе и, пользуясь тем, что она физически намного слабее тебя, изнасиловал её!

— Когда это произошло? — Я все ещё надеялся, что смогу доказать абсурдность этого обвинения.

— Сегодня, в девять часов тридцать минут утра!

Только тогда до меня дошло, что следователь имеет в виду ту самую незнакомку, которая попросила разрешения позвонить из моей квартиры.

— Прошу отметить, что, во-первых, ту женщину, которая сегодня, в девять часов тридцать минут утра, попросила разрешения позвонить по телефону в нашей квартире, до этого я никогда не видел. Во-вторых, я к ней даже не прикасался, а через две-три минуты, позвонив по телефону, она ушла и больше я с ней не общался…

— А она утверждает совершенно противоположное! — Истомин повысил голос.

— Требую очной ставки с этой обманщицей!

Наивный, я был твёрдо уверен, что меня просто берут на испуг и всё выяснится, стоит только мне взглянуть ей в глаза, я всё ещё не сомневался, что это какое-то нелепое недоразумение.

— Очной — так очной! — Истомин встал и открыл дверь: — Приведите потерпевшую Иванову.

Вскоре утренняя незнакомка сидела напротив меня, и нас разделял только письменный стол.

Эта женщина оказалась способной актрисой — натурально изображая безутешное горе и постоянно промокая глаза платочком, Иванова рассказала следующее:

— Сегодня утром я стояла на остановке, когда ко мне подошёл этот мужчина… — Она кивнула в мою сторону. — Назвался Виктором и сказал, что он художник. Сразу начал говорить, что никогда не видел такого красивого лица, с такими правильными пропорциями, как у меня. Потом предложил зайти к нему домой минут на пятнадцать, чтобы сделать с меня набросок… — Она вновь всхлипнула. — Я сначала отказывалась, но он был так настойчив и красноречив, что уговорил меня. Но как только мы вошли в комнату, он набросился на меня, стал целовать, тискать мою грудь. — Снова красноречивый всхлип. — Я сопротивлялась, просила оставить меня в покое, но он повалил меня на кровать. Я попыталась закричать, но он зажал мне рот рукой, а другой рукой задрал подол, сдвинул в сторону трусики и сунул в меня палец. Мне было неприятно, и я попыталась освободиться, но он оказался намного сильнее меня. Спустив брюки, он достал половой орган и резко вошёл внутрь меня…

— Что было потом? — лениво спросил Истомин, словно уже знал, что последует.

— Закончив свое чёрное дело, он убрал ладонь с моего рта, встал и помог мне подняться с кровати. Я поправила одежду и ушла.