Семь лет за колючей проволокой

Вскоре ментовский уазик въехал в ворота Петровки, и меня, подхватив под руки, вывели из машины. А ещё через несколько минут втащили в небольшой кабинет и усадили на стоящий посередине стул, накрепко прикреплённый к полу. В кабинете из мебели были только стол со стулом, окно зарешёчено. Через несколько минут в кабинет вошёл мужчина лет сорока пяти.

Он был одет в строгий костюм-тройку но, судя по тому, как мои сопровождающие вытянулись при его появлении, имел высокий чин.

Взглянув на мой потрёпанный вид, мужчина недовольно мотнул головой, и те торопливо вышли.

Человек в тройке присел за стол:

— Добрый вечер, Виктор Николаевич. Подполковник…

Он представился, но его фамилии память моя не сохранила, потому назовем его Брызгаловым…

— Добрый, если вы в этом так уверены! — не очень вежливо сказал я. — Что вы от меня хотите?

— Просто хотел поговорить, — не обращая внимания на мой тон, вежливо ответил Брызгалов.

— О чём?

— О вашей дальнейшей судьбе.

— Вот как, очень интересно, — вяло отреагировал я и ехидно добавил: — А я думал, что вы последняя инстанция, после которой меня отправят к переправе через Стикс.

— Напрасно вы так, Виктор Николаевич, я совсем не собираюсь отправлять вас в Ад, и мне действительно небезынтересна ваша судьба. Я прочитал вашу рукопись, и поверьте, мне очень понравилось, как вы пишете.

— Вы представляете Комитет Госбезопасности? — перебивая, с явной усмешкой спросил я его.

— С чего вы взяли? — Он тускло улыбнулся.

— Только сотрудники Комитета могут столь вежливо общаться с задержанными и до того образованны, что даже имеют понятие о реке Стикс!

— А вы наблюдательны… Однако оставим пока экскурс в мифологию. Скажите, неужели вам наплевать на собственную судьбу?

— Этот вопрос мне задают сегодня уже во второй раз. Мне далеко не наплевать на свою судьбу, но для меня имеет огромное значение, какую цену придётся заплатить за свой покой, — глядя ему прямо в глаза, ответил я.

— Хотите совет?

— Бесплатный? — шутливо спросил я.

— Абсолютно, — на полном серьёзе ответил он.

— Что ж, у нас Страна Советов: говорите!

— Подпишите то, о чём мы вас просим, а я со своей стороны даю обещание, что об этой бумаге никто не узнает!

— Как никто? А вы? А тот следователь?

— Истомин? Он НИЧЕГО не узнает! А я… я буду ЕДИНСТВЕННЫМ, кто будет знать, но никто более, это я вам гарантирую. Даю слово советского офицера!

— Это, конечно же, весомое слово, особенно в нашей стране, но есть ещё один человек, который будет знать об этой бумаге…

— Кто? — нахмурился тот.

— Был уверен, что вы поймете: это я сам! И поверьте, если я подпишу то, что вы мне предлагаете, то навсегда потеряю уважение к самому себе!

— Все это самой настоящей воды софистика! — В его голосе почувствовалось явное раздражение.

— Для вас это, может быть, и софистика, а для меня — моя жизнь, которую хочется прожить с уважением к самому себе!

Подполковник долго молча смотрел на меня в упор, словно пытаясь что-то понять, потом глубоко вздохнул:

— Это ваше окончательное решение?

— Уверен, что да!

— Мне жаль, что у нас не получилось разговора, но я уважаю ваше решение… — Снова помолчал, потом ещё раз повторил: — Очень жаль… — Встал, направился к выходу, но перед самой дверью остановился. — Одно из двух: либо вы когда-нибудь пожалеете о своём выборе, либо когда-нибудь я пожалею… — как бы про себя проговорил он и вышел…

После ухода подполковника вернулись мои «Весёлые мальчики», и на этот раз они, нисколько не стесняясь, едва ли не всю дорогу до седьмого отделения от всей души «молодили» мои бока и, довольно помятого, бросили в небольшую камеру КПЗ. Кроме описанной ранее «сцены», ничего в ней не было и никого ко мне не вбрасывали.

Более суток меня никуда не дергали, и я с надеждой ждал, что меня вот-вот освободят, стоит только моим соседям дозвониться до моего консультанта, Заместителя Министра МВД СССР генерал-лейтенанта П.А. Олейника.

Откуда мне было знать, что Петру Александровичу в то время было действительно вовсе не до меня: сначала он хоронил жену, погибшую в автокатастрофе, а потом его отправили в отставку…

Тогда, сидя в КПЗ и не имея никакой информации, я едва не сломал себе мозги, пытаясь проанализировать всевозможные варианты. И всё надеялся и ждал, что вот-вот закончится этот кошмар.

Вы знаете, что в подобной ситуации самое страшное — НЕИЗВЕСТНОСТЬ!..

Мои мысли

Люди, имеющие служебное, деловое отношение к чужому страданию, например Судьи, милиция, сотрудники Органов, врачи, с течением времени в силу привычки закаляются до такой степени, что хотели бы, да не могут относиться к своим клиентам иначе как формально.

В этом смысле они ничем не отличаются от мужика, который на бойне режет баранов и не замечает их крови, их физических страданий.

Но при формальном, бездушном отношении к личности для того, чтобы безвинного человека лишить всех прав и лишить свободы, Судье нужно только одно — время. Только время на соблюдение кое-каких формальностей, за которые он получает жалованье, а затем — всё кончено! Ищи потом справедливость, словно ветра в поле…