Семь лет за колючей проволокой

Второй «пассажир» был ещё занятнее парня «с сандалиями». Когда его ввели в камеру, он, хватаясь за голову, потешно возмущался незаконностью своего ареста.

— Я же талант! — восклицал он. — Патенты на мои изобретения сэкономили государству миллионы рублей…

— И за это тебя арестовали?

— Не совсем… — Он смущенно опустил глаза. — Я изготовил модель шестиствольного электрического пулемёта, скорострельность которого двенадцать тысяч выстрелов в минуту. Такого оружия нет даже в Америке!

— И где же ты хранил свою модель?

— Дома, конечно! Но пулемёт-то не боевой! Это опытный образец! Он изготовлен из мягкого металла и выдерживает лишь две минуты стрельбы, после чего плавится!

Ничего себе артист! За две минуты мог перестрелять двадцать четыре тысячи человек, а жалуется…

Несколько дней меня никто не беспокоил, но однажды вызвали. Допрашивающий меня сотрудник был корректен и вежлив. После формальных вопросов — фамилия, имя, отчество, год и место рождения, — он начал расспрашивать меня о моём творчестве. Я отвечал со всей откровенностью, спокойно и с достоинством.

После его намёка на сотрудничество я заявил:

— Я — режиссёр и ни в какие политические игры играть не намерен!

— На нет и Суда нет… — со змеиной улыбкой заметил он, после чего вернул меня в камеру.

И я до сих пор не понимаю, зачем меня кидали в Лефортовскую тюрьму.

На следующий день я вновь оказался один на один с Истоминым…

На этот раз меня обрабатывали кулаками, пинали ногами, били наручниками по голове.

Экзекуция была столь жёсткой, а её результаты настолько наглядно отпечатались на лице, что, когда меня привезли в Бутырскую тюрьму, дежурный офицер, едва взглянув, отказался принимать меня без медицинского освидетельствования.

— Вы что, приятели, — сказал он моим сопровождающим, — меня хотите подставить? Он окочурится, скажут, что избили здесь…

— Да ничего с ним не случится, он живучий, оклемается, — попытался уговорить его один из них.

— Пока не привезёте медицинское освидетельствование из травмпункта — не приму! Разговор окончен.

Чертыхаясь на чём свет стоит, мои мучители подхватили меня под руки, сунули в уазик и повезли в травм-пункт, расположенный у кинотеатра «Спорт». Освидетельствовал меня дежурный травматолог. Честно и подробно я рассказал о том, кто меня избивал и сколько раз. Он аккуратно всё записал в журнал и медицинскую карту, потом выдал справку моим сопровождающим, и только после этого меня приняли в Бутырскую тюрьму…

Глава 13 И снова тюрьма Бутырская

А ты попробуй хоть немного
Остановить свой быстрый бег
И огляди свою дорогу:
Куда идёшь ты, Человек?..

Для меня ничего не изменилось: едва ли не каждый день меня таскали на допросы к Истомину и после встречи с ним мутузили, но на этот раз это были «Весёлые мальчики» Бутырской тюрьмы. Чтобы я не входил в тюремное братство какой-то определённой камеры, меня кидали в разные. Таким образом, ни в одной камере я не находился больше недели.

Видно, утомившись от общения со мною, Истомин сделал себе передышку и отправил меня на медэкспертизу в Институт имени Сербского, или, как его прозвали зэки, «Серпы» — «высшую инстанцию для дураков». По удивительному совпадению я около месяца пробыл в камере-палате, в которой в своё время обследовался и мой любимый певец-бард, с которым мне посчастливилось быть знакомым, — Владимир Высоцкий. Кстати, же имеются в виду не те, кто гонит самогонку, а те, кто симулирует помешательство. На жаргоне про них говорят: «косит на вольтанутого» или «играет по пятому номеру»…

Именно поэтому за нашей палатой круглосуточно наблюдал весь медицинский персонал, начиная от уборщиц и кончая дежурными врачами, все «стучали» лечащим врачам…

Каждый день меня таскали на разнообразные собеседования, подключали к различным аппаратам, тестировали, заставляли отвечать на глупейшие вопросы, разгадывать тупые картинки. Но со всем этим ещё можно было мириться, кошмарнее всего были «колёса», то есть всевозможные «дурные» таблетки: сульфадимезин, галоперидол и самое страшное лекарство, применение которого давно запрещено во всех странах, — аминазин.

Так вот, от сульфадимизина, прозванного «психами сульфой», подскакивает температура до сорока — сорока двух, и ты…

Не знаю, Читатель, была ли у вас температура хотя бы тридцать девять градусов, но Автор испытал подобное состояние как раз в момент написания этих строк — поразил какой-то вирус гриппа. Сначала свалилась жена, потом я, а потом и дочка. За всю свою жизнь я не помню, чтобы у меня поднималась температура выше тридцати восьми с половиной градуса. Сейчас же достигла тридцати девяти и семи!

Состояние, доложу вам, хуже губернаторского. Когда было тридцать восемь и восемь, решил — всё, пришёл конец, а через пару часов — тридцать девять и семь. Ну, думаю, теперь точно не выкарабкаюсь. Проходит ещё пара часов: тридцать восемь и восемь. Какое счастье! Почудилось, что я выздоровел.