Семь лет за колючей проволокой

В то время я уже плотно обосновался на «спецу». Чтобы у Читателя было некоторое представление, что такое спецхаты, поясню. Как я уже рассказывал, обычные, так называемые общаковые камеры были переполнены по самое «не могу». Допустим, камера рассчитана на тридцать шесть человек, а в неё набивают до ста, а то и больше. И зачастую спать приходится в три смены. Можете представить, какой стоит смрад в такой переполнённой камере! О каких санитарных условиях и нормах может идти речь, когда не хватает даже воздуха, а уж о физическом пространстве и мечтать не приходится…

Но есть в Бутырской тюрьме (думаю, что и в других тюрьмах тоже] так называемое спецотделение, где в небольших камерах находится от трёх до семи-восьми человек. Есть, конечно же, и одиночки, но они в основном для буйных или для «смертников», то есть в те годы расстрельных статей. В других же «спецхатах» содержали тогда весьма «уважаемый» контингент: хозяйственников, расхитителей госсобственности, кооперативщиков, на которых висели огромные суммы, а иногда и Авторитетов криминального мира.

После очередного свидания с «Красной» сменой меня донесли до дверей камеры на «спецу» и вкинули внутрь. Сколько времени пролежал без сознания, не помню, но, когда очнулся, не без усилия определил, что нахожусь в новой камере на четыре шконки. Почему-то кроме меня там был только один человек — довольно тщедушный, худой и очень пожилой мужчина. На вид ему было далеко за семьдесят лет, и я был весьма удивлён, что на самом деле ему не было ещё шестидесяти лет!..

Он никак не отреагировал на моё появление и даже не повернул головы в мою сторону, когда я очнулся и кое-как вскарабкался на свободную нижнюю шконку. Не в силах жевать и даже прикасаться к пище разбитыми губами, я кое-как выпил жидкость из рыбного супа и снова забылся без сна, с трудом отыскав терпимое для тела положение…

На следующий день часов в двенадцать меня снова выдернули из камеры и вернули назад часа через три, едва живого, избитого до потери сознания…

Не могу сказать точно, но на третий или на четвёртый день моего появления в этой камере, когда меня в очередной раз возвратили «на место» в совершенно разобранном состоянии, я увидел, как надо мною склонился мой сосед, пожилой сокамерник, и вставил в мои разбитые губы зажжённую сигарету.

— Закури, Режиссёр! — участливо посоветовал он.

— Кто ты?

Я был искренне удивлен. Этот странный пожилой человек обратился ко мне по прозвищу, присвоенному мне ещё при первой отсидке. За всё время вторичного пребывания в Бутырке меня ни разу так никто не называл. Откуда этот старик узнал моё прозвище? Мы с ним вдвоём в камере. Выходит, он специально интересовался мною и пробивал обо мне, специально закидывал «малявы», чтобы узнать, кого забросила к нему судьба. Наверное, именно поэтому он и не общался со мною до тех пор, пока не получил нужных сведений, благодаря которым решил, что со мною может общаться без опаски…

— Для тебя — «Бриллиант»!

— «Бриллиант»? — переспросил я с удивлением.

Удивление было вызвано не тем, что рядом со мной находится один из самых известных в стране «Воров в законе». Вор старой закваски, как говорится, из самых настоящих «синих», последний из «могикан». Просто обратило на себя внимание такое странное погоняло — «Бриллиант».

— Бриллиант — так меня кличут «за колючкой», — пояснил он, заметив моё недоумение. — Давай затянись! — немного шамкая, проговорил он.

— Я не курю… — с огромным трудом шевеля разбитыми губами, пролепетал я.

— Ничего, затянись: сразу легче станет…

Я последовал совету и тут же закашлялся — это действительно была моя первая сигарета в жизни. И вдруг почувствовал такую лёгкость в теле, что показалось, я взлетаю над полом, а голова странно и непонятно закружилась.

— Ну, как?

— Хорошо… — глупо улыбаясь, ответил я и добавил от избытка чувств: — Спасибо…

И неожиданно услышал нечто такое, чего никак не мог ожидать из уст старого Вора, прошедшего десятки тюрем и колоний, из уст того, кто единым движением ресниц или бровей мог решить судьбу любого зэка. Он преподал мне урок, который помог мне выжить, не сломаться, навсегда сохранить оптимизм.

— Послушай, земляк, ты же режиссёр, я знаю, так СДЕЛАЙ СЕБЕ ФАНТАЗИЮ…

Чувствуете, какой необычный, колоритный поворот мысли старого жулика?

— СДЕЛАЙ СЕБЕ ФАНТАЗИЮ… — повторил он. — Может, судьба не зря тебя сюда впихнула? Запоминай, откладывай всё в своей коробочке… — Бриллиант ткнул меня в лоб. — Когда-то, может, и пригодится…

В тот вечер мы с ним долго говорили. Он рассказывал о том, как нужно жить «за колючкой», почему нужно уважать мужика. Кто такой «Смотрящий в хате», в тюрьме, в колонии. Почему они обязаны разруливать острые ситуации и не допускать ни ментовского, ни жуликовского беспредела.

Речь Бриллианта не была изысканной, литературной, но его слова доходили до самого мозга, сразу всё становилось легко и понятно, словно каждое слово ты выстрадал сам, и вытравить его из твоей души уже было невозможно.