Семь причин для жизни

Все мы слышали мантры или мудрые изречения о том, что избавление от отрешенности – прямой путь к успеху. У отрешенности плохая репутация, но если вы решили работать в реанимации – поверьте мне на слово, именно отрешенность может иногда нас сплачивать. У отрешенности есть сила, не дающая нам увязнуть в болоте горя, которое иначе засосало бы нас с головой.

Чтобы отрешаться от самых разных вещей, мы, врачи, привыкли использовать юмор. Мы умеем смеяться над тем, над чем другим людям и в голову не придет смеяться. Часть моей работы как старшего врача в реанимации состоит в том, чтобы обеспечивать безопасную перевозку по больнице пациентов в нестабильном состоянии, на легочной вентиляции или под действием препаратов. Однажды, сидя на вечерней пересменке, где мы передавали дела пациентов следующей команде, я взяла телефон, чтобы ответить на вызов пейджера, набрала номер – и трубка разразилась дикими воплями старшего врача нейрохирургии.

Он орал на меня за то, что я не предоставила ему томографию мозга пациента, который на тот момент был уже мертв. Поток ярости извергался из уст моего коллеги:

– Это возмутительно! Мы ждем его скан с самого утра! И где же он?!!

Тирады выплескивались из трубки одна комичнее другой. Дважды я прерывала его, пытаясь втолковать, что пациент уже умер и что я не умею сканировать мозги у мертвецов. Но он не слушал. Когда же мне наконец удалось достучаться до его сознания, нейрохирург воскликнул:

– Как?.. Разве его не отправили к вам, в реанимацию?

– Нет, – мрачно усмехнулась я. – О чем я и пытаюсь вам сообщить. Уверяю вас, его отправили прямиком в морг.

Пациент, о котором шла речь, скончался после долгих и сложных попыток реанимации в своей палате. Мы сделали все, что смогли, но безуспешно, и он умер в присутствии нескольких консультантов-нейрохирургов и старшего врача. Как вышло, что этот хирург еще несколько часов ожидал, что мы сканируем пациенту мозг, так и осталось загадкой.

Отключив телефон, я повернулась обратно к своей команде, чтобы продолжить обсуждение двухстраничной сводки историй болезней пациентов: ДТП, передозировки, инфекции и прочие напасти, каких не пожелаешь и врагу. Я солгала бы, сказав, что мой телефонный разговор не вызвал улыбок у коллег за столом. Напротив, признаюсь откровенно: комичная недоверчивость нейрохирурга заставила многих расхохотаться. Не из черствости или цинизма. Не над пациентом, которого не смогли спасти, и не над кучей времени, которую угрохали, добиваясь совсем не того результата. Полагаю, это был «чисто врачебный» юмор. Иногда его еще называют «юмором висельника» – черный юмор в отчаянной или безнадежной ситуации. Смех наперекор трагическому исходу: человек сейчас в морге, и я не могу направить его на томографию головного мозга, потому что нам не удалось его спасти. Смех перед лицом того, что совсем не смешно. Тому пациенту не было и пятидесяти, его семья потеряла его. И изменить ситуацию не смог бы ни этот хирург, ни другой, самый лучший нейрохирург на свете. Мы прибегаем к юмору, чтобы пережить еще один день, и я полагаю, что это нормально, ведь даже та шутка была вовсе не над пациентом. То была шутка над смертью – жалким и бесформенным призраком, неотступно следующим за нами. Юмор – это особая форма отрешенности, так можно ли нас за это винить?

В ночь, когда к нам доставили повесившегося молодого человека, я сообщила страшную новость его семье, а затем, выйдя в коридор, ответила по телефону на вызов пейджера. Наш старший врач просил меня явиться в реанимацию и помочь пожилой даме с сепсисом, которой, как он полагал, могут понадобиться препараты для поддержания кровообращения. В нашем деле важно заранее представлять ресурсы организма пациента, поэтому я решила уточнить ее состояние.

– Она может передвигаться? – спросила я.

– Да, только на ходунках. Но учтите, эта старушка – большая шутница!

Иногда мы просто вынуждены срочно над чем-нибудь посмеяться.

Я усмехнулась и ответила, что мои решения о чьей-то реанимации не зависят от того, насколько пациент меня развеселил; а когда повесила трубку, рассмеялась уже в голос, представив, как заставляю своих больных исполнять прежде чем допустить их к легочной вентиляции. Этот смех позволил мне хоть немного отрешиться от реальности того, что я только что совершила, и от лица матери, которой я сказала: «Очень жаль, но ваш сын умрет». Иногда мы просто не можем не уцепиться за такого рода отрешение, если оно подворачивается под руку. Иногда мы просто вынуждены срочно над чем-нибудь посмеяться.