Семь столпов мудрости

Ясно, что у меня не было и тени намерения вовлечь ничего не подозревающих арабов в игру с жизнью и смертью. Неизбежно и справедливо мы должны были пожать досаду, горький плод героического предприятия. Так, в негодовании из-за моего ложного положения (был ли когда-нибудь второй лейтенант так далеко от своих вышестоящих лиц?) я предпринял этот долгий опасный путь, чтобы повидаться с наиболее значительными из тайных друзей Фейсала и изучить ключевые позиции наших будущих кампаний; но результаты были несравнимы с риском, и поступок этот, как и мотив, выглядел с профессиональной точки зрения неоправданным. Я убеждал себя: «Только попробую, сейчас, прежде чем мы начнем», — понимая на самом деле, что это последний шанс, и что после успешного захвата Акабы я никогда больше не буду располагать собой свободно, сам по себе, в укромных сумерках и в защитной тени.

Передо мной лежала перспектива ответственности и командования, внушающая отвращение моей умозрительной натуре. Я чувствовал, что с моей стороны подло занимать место деятеля, так как мои ценности были сознательно противоположны ценностям деятелей, и я презирал их счастье. Моя душа всегда жаждала меньшего, чем я имел, так как моим чувствам, вялым по сравнению с чувствами других людей, требовался для восприятия непосредственный контакт; они различали только виды, но не степени.

Когда я вернулся, было шестнадцатое июня, и Насир еще трудился в своей палатке. Они с Аудой слишком долго находились в обществе друг друга, и недавно поссорились; но это легко прошло, и через день старый вождь был с нами, как всегда, такой же добрый и такой же непростой. Мы всегда вставали, когда он входил; не ради того, что он был шейхом, ведь мы встречали сидя и более знатных шейхов: но потому, что он был Аудой, а быть Аудой — это так замечательно. Старику это нравилось, и хотя мы могли спорить, каждый знал, что на самом деле мы его друзья.

Мы уже пять недель как вышли из Веджха: мы потратили почти все деньги, что взяли с собой: мы съели всех ховейтатских овец: мы дали отдых или замену всем нашим старым верблюдам: ничто не мешало нашему выступлению. Новизна приключения утешала нас за все; и Ауда, раздобыв еще баранов, задал накануне отъезда прощальный пир, величайший из всей вереницы пиров, в своей огромной палатке. Присутствовали сотни людей, и пять раз заполнялся огромный поднос, и все это съедалось так скоро, как только успевали готовить и вносить.

Солнце зашло, изумительно красное, и после пира весь отряд лежал вокруг очага для кофе на улице, растянувшись под звездами, пока Ауда и другие рассказывали истории. В перерыве я между делом заметил, что сегодня днем искал в палатке Мохаммеда эль Дейлана, чтобы поблагодарить за верблюдицу кремовой масти, подаренную мне, но не нашел его. Ауда вскричал от радости, все обернулись к нему, и затем, когда наступила тишина, чтобы все могли расслышать шутку, он указал на Мохаммеда, мрачно сидящего около котелка для кофе, и сказал своим оглушительным голосом:

«Хо! А не рассказать ли вам, почему Мохаммед пятнадцать дней не спал в своей палатке?» Все захихикали от удовольствия, и беседа остановилась, вся толпа распростерлась на земле, подперев руками подбородки и приготовившись насладиться красотами истории, которую слышали, наверное, раз двадцать. Женщины — три жены Ауды, жена Заала и несколько жен Мохаммеда, которые готовили — подошли, плавно покачивая животами из-за того, что носили грузы на головах, к самой разделительной занавеске, слушая вместе с остальными длинный рассказ Ауды о том, как Мохаммед при всех купил на базаре в Веджхе дорогое жемчужное ожерелье, и не подарил его ни одной из жен, и они все перессорились, но сообща отвергали его.

История была, конечно, чистой выдумкой — восстание подстегнуло озорной юмор Ауды — и злополучный Мохаммед, который две недели скитался, гостя то у одного, то у другого сородича, воззвал к милосердию Бога и ко мне — свидетельствовать, что Ауда лжет. Я с важностью прочистил горло. Ауда потребовал тишины и стал просить меня подтвердить его слова.

Я начал с формальной вступительной фразы: «Во имя Бога милостивого и человеколюбивого. Было нас шестеро в Веджхе. Там были Ауда, и Мохаммед, и Заал, Гасим Эль Шимт, Муфадди и бедный человек (я сам); и однажды ночью, прямо перед рассветом, Ауда сказал: „Давайте сделаем вылазку на рынок“. И мы сказали: „Во имя Бога“. И мы пошли: Ауда был в белых одеждах, и в красном головном платке, и в касимских сандалиях из кожи; Мохаммед был в шелковой рубахе „семи королей“ и босиком; Заал… Заала не помню. Гасим носил одежды из хлопка, и Муфадди был в шелковых одеждах с синими полосами, и в вышитом головном платке. Ваш слуга был одет, как сейчас одет ваш слуга».