Семейная хроника

Пятнадцатого ноября 1912 года в Вене великий князь Михаил Александрович обвенчался у сербского священника (подчинявшегося не Святейшему Синоду, а константинопольскому патриарху) с Наталией Сергеевной Шереметевской-Мамонтовой-Вульферт, нарушив тем самым честное слово, данное старшему брату при отъезде за границу[66]. (Синод распорядился по всем церквам не венчать его в России.) Некоторое время этот брак оставался тайной, но в начале 1913 года на Михаила Александровича обрушились репрессии: ему воспретили въезд в Россию, а все его имущество отдавалось под опеку Удельного ведомства. В комитет по опеке, официально возглавлявшийся старшим братом провинившегося, были включены три лица: князь Кочубей (докладчик по всем делам Верховному опекуну), флигель-адъютант Мордвинов, бывший адъютант великого князя, поссорившийся с ним из-за Наталии Сергеевны (по личным делам) и камергер Сиверс (по имущественным делам).

В силу всего вышеизложенного папа был вызван из Самары в Петербург для получения нового назначения. Он и Мордвинов, с которым у отца сразу установились добрые отношения, заседали, как два консула, в конторе управления делами Михаила Александровича на Шпалерной улице. Отцу, кроме того, приходилось выезжать с ревизиями на места.

Имущество Михаила Александровича состояло, главным образом, из больших земельных участков в Орловской губернии с имением «Брасово» и «Дервошно» и сахарными заводами, а также имения «Остров» близ германской границы, где были построены заводы эмалированной посуды. Михаил Александрович считался самым богатым из великих князей, во-первых, потому, что унаследовал часть своего умершего молодым брата Георгия Александровича, во-вторых, потому, что, отличаясь примерным поведением и скромными вкусами, он вплоть до своей женитьбы очень мало на себя тратил.

Летом 1913 года князь Кочубей получил от Михаила Александровича следующую телеграмму: «Узнав, что заведование имущественными делами поручено А.А.Сиверсу, прошу командировать его ко мне в Канны для выяснения моего положения по этой части». Но что последовал ответ: «Благоволите о Ваших desiderata[67] сообщать Вашему Высшему опекуну, от которого Уделы получают высшие указания». В результате, отец в Канны не поехал, а Наталия Сергеевна Брасова (ей была присвоена эта фамилия) затаила против него неприязнь. Имя Мордвинова было для нее совсем одиозным. Об упомянутых лицах я буду говорить в менее официальном тоне по «линии моей матери». Теперь же возвращаюсь к линии отца.

Когда после объявления войны Михаилу Александровичу был разрешен въезд на родину и опеку сняли, отец получил назначение на освободившееся место помощника начальника Главного управления Уделов (князя Кочубея) и переехал в полагавшуюся ему по должности квартиру в Удельном доме, выходившем на Моховую улицу (дом № 40). Квартира эта занимала целый этаж и была обставлена прекрасными казенными вещами: бронзовые люстры, висевшие в парадной анфиладе, и малахитовые обелиски, украшавшие камин Шуриковой комнаты, можно в настоящее время видеть в Русском музее. Для меня выделили прекрасную комнату, где я и остановилась, когда приехала в октябре в Петербург. Моя встреча с отцом и Шуриком, только вернувшимся из Англии, оказалась очень радостной. Война могла нас надолго раскидать в разные стороны, и теперь, собравшись все вместе, мы наперебой рассказывали друг другу обо всем виденном, слышанном и испытанном.

Во время моего двухнедельного пребывания в Петербурге я узнала из газет, что убит ближайший товарищ Бориса по полку Владимир Леонтьевич Черносвитов. В письме из Орла Борис просил меня обязательно быть в полковой церкви на его отпевании и возложить от его имени венок. Это я исполнила и вернулась в Москву, где после полугодовой разлуки вновь увидела маму. Тут следует рассказать, что случилось за это время «по ее линии».

Развод с Николаем Борисовичем завершился сравнительно быстро, и 15 июля в церкви Николая Морского она обвенчалась с князем Владимиром Алексеевичем Вяземским. Для того чтобы характеристика действующих лиц была беспристрастной, я хочу упомянуть об одном красивом жесте, имевшем место незадолго до этой свадьбы.

Тетя Лина де Герн, у которой мама жила во время развода, неоднократно предостерегала сестру от рискованного шага, каковым она считала ее брак с Вяземским. Предостережения эти велись, главным образом, с материальных позиций и сводились к тому, что «он тебя бросит, и ты останешься на улице». Как только эти слова дошли до Вяземского, он перевел Попелево — свое единственное имущество — на мамино имя и заявил Валентине Гастоновне: «Теперь Ваша сестра может меня выгнать, а уж никак не я — ее!»