Семейная кухня

В результате мы пришли во двор Варжетхан – гадалка сидела под яблоней, – молча положили дары ей в ноги и, низко кланяясь, пригибаясь и пятясь (в случае с Фатимкой это было оправдано), убежали со двора.

Варжетхан сидела, нахмурив брови, но тряслась мелкой дрожью всем своим необъятным телом.

– Чего это она? – спросила я.

– Наверное, хочет нас в крыс превратить, – ответила Фатимка, – заклинание такое!

Мы бежали домой, поднимая пыль и сбивая сандалии.

А Варжетхан еще долго хохотала и вытирала слезы, потому что очень испугалась и за меня, и за Фатимку.

Лимонад типа ситро

Для меня наступило счастливое время. Мама решила не забирать меня в Москву и оставить у бабушки на целый год. Первого сентября я, совершенно счастливая, пошла в местную школу, в один класс с Фатимкой. Учиться было легко. Я, как и все девочки, ходила в музыкальную школу, пела в хоре и участвовала в смотрах художественной самодеятельности. Бабушка работала.

Однажды мы с Фатимкой сидели, ели пирог и думали, чем сначала заняться – пойти натаскать воды для стирки, отмыть обувь от грязи, перебрать рис или поиграть в дочки-матери. Смысл игры был в том, что та, которой выпадала роль «мамы», заставляла «дочку» делать все домашние дела по-настоящему. На столе лежал свежий номер районной газеты, главным редактором которой была моя бабушка. Там в рубрике «Юмор» она писала о том, что в некоторых зарубежных странах есть добрая традиция отмечать 1 апреля День дурака – говорить людям, что у них вся спина белая, давать смешные распоряжения подчиненным и потом весело смеяться.

– Давай мы тоже отметим, – предложила я Фатимке.

– Давай, а как?

– Как тут написано. – Я постучала по газете. – Ты пока носи воду и мой обувь, а я буду распоряжение писать.

Бабушкиной машинкой я пользоваться умела давно. Быстро вставила два листа с копиркой, проверила ленту, перевела каретку и напечатала: «По случаю праздника зарубежных стран объявляется праздничный концерт с участием гостей из района и областного центра и с лимонадом. Учеников, участвующих в концерте, освободить от уроков для репетиции».

– Ну как?

– Ух ты! – ахнула Фатимка. – А что такое лимонад?

– Типа ситро, – пояснила я. – У нас в Москве так говорят, – добавила я с гордостью.

– А-а-а, – промычала Фатимка. – И что дальше?

– Не знаю, – призналась я.

– Надо в школе приклеить на дверь, – предложила она.

– Увидят, что это мы.

– Тогда давай письмом отправим. Побежим и положим в почтовый ящик директору, а он сам на доску повесит, и никто не догадается, что это мы.

Так мы и сделали. В ящике бабушкиного секретера нашли новый, самый красивый конверт, упаковали письмо, побежали на соседнюю улицу, где жил наш директор Алан Альбертович, и бросили письмо в его ящик. Потом постучали палкой по воротам и спрятались за кустами. Из дома вышел сам директор, забрал письмо, открыл и подпрыгнул на месте, как будто его крапивой по попе кто-то хлестнул.

Дело было в том, что письмо я отпечатала на официальном бланке бабушкиной газеты. А конверт был московский, мама целую пачку привезла, потому что у нас на почте с ними был дефицит. Алан Альбертович увидел столичные марки на белом красивом конверте, официальный бланк и уже ни о чем другом, кроме праздника, не мог думать. Он даже не заметил ошибок, которые я поналяпала в тексте.

Он лично позвонил моей бабушке и всем остальным родителям.

– Гости. Центра. Возможно, Москвы. Концерт. Банты. Белый верх. Занятия. Нет, – хрипел он телеграфным слогом в трубку. Потом он еще раз позвонил моей бабушке и на выдохе спросил: – Слушай, спроси у Ольги, что такое лимонад?

– Это вроде ситро, – ответила бабушка. – А что?

– Гости из центра хотят. В письме написали, чтобы ситро было. Я только не пойму, зачем им этот лимонад-ситро, можно же вино пить, коньяк пить, воду газированную, тархун, наконец! Что, прямо так и ставить на стол? И в рюмки наливать? Они дети, что ли?

– Ты поставь все сразу – и вино, и коньяк, и ситро. Там разберемся, – посоветовала бабушка.

– Это правильно ты говоришь, – обрадовался Алан Альбертович.

Мы с Фатимкой к вечеру совсем приуныли. Вместо прогула, на который рассчитывали, нам устроили большую помывку с обрезанием ногтей, расчесыванием косм и чисткой ушей. Бабушка терла меня волосатой мочалкой, пока я не заскрипела. Фатимка, которая пыталась удрать от материнского гребня, плакала – мать крепко держала ее за волосы, по случаю праздника раздирая колтуны.

На следующее утро мы с огромными бантами, обстриженными под мясо ногтями, взопревшие (бабушка не разрешила мне снять гамаши и надеть белые колготки, потому что «еще холодно, плюс двенадцать, а ты попой сядешь на камень», а Фатимка в кофте под белым фартуком по той же причине), стояли перед школой.

– Давай признаемся, – шепнула Фатимка.

– Нельзя. Поздно уже. Надо до конца. Зато потом будет весело, – держалась я. – Давай, когда придет Алан Альбертович, ты к нему подойдешь и скажешь, что у него вся спина белая.

– Не буду, сама говори, – хныкнула Фатимка.

– Я письмо писала. Не скажешь, ты мне больше не подруга. И жвачку малиновую я тебе не дам.