Семейная кухня

За малиновую жвачку, которую мама привозила из Москвы, можно было и не такое сделать. Фатимка кивнула.

Тут на школьном дворе появился Алан Альбертович. Он слегка пошатывался, оттягивал пальцами галстук, чтобы хватануть ртом воздуха, и потрясал кулаком кому-то невидимому.

– Алан Альбертович, у вас вся спина белая, – протараторила Фатимка и юркнула за спины школьников.

На школьном дворе вдруг стало очень тихо. Мы с Фатимкой вжали головы в плечи и присели.

Конечно, это знали учителя, родители и даже ученики старших классов. Но нам, девочкам, такого знать не полагалось: Алан Альбертович жил со своей мамой, которую очень любил и которая очень любила его, но Алан Альбертович любил и соседку Елену Павловну, учительницу русского и литературы, которую очень не любила мама Алана Альбертовича и не хотела, чтобы сын на ней женился. Дело в том, что у Елены Павловны была дочка Лианка, но не было мужа, а это считалось позором. К тому же учительница не каждый день выметала дорогу перед воротами и не умела печь пироги. Их дома стояли рядом. Даже персиковое дерево на огороде мамы Алана Альбертовича росло ветвями и плодоносило на участке Елены Павловны. И кизил, который так любил Алан Альбертович, почему-то разрастался кустами у Елены Павловны, а не у мамы директора, хотя сажали вместе. По утрам – а это случалось почти каждое утро – Алан Альбертович, прижимаясь к свежепобеленной стене дома Елены Павловны, пробирался к воротам, чтобы не увидела и не услышала мама. Если у него была «вся спина белая», то все село знало, что он ночевал не дома…

Все делали вид, что ничего не происходит – Елену Павловну в селе любили за кроткий нрав и жалели за бесконечно неудачные попытки испечь «нормальный» пирог с ботвой. А Алана Альбертовича уважали, как директора школы. Сам он считал, что его походы на соседний участок остаются страшной тайной, отчего, кстати, мучился, потому что был человеком порядочным, а вовсе не ловеласом. Но мама дороже… И тут Фатимка… Алан Альбертович покраснел, побелел и опять покраснел. Елена Павловна стала отрывать бант от головы своей дочки Лианки, чтобы привязать его по новой. Лианка заорала. Народ загалдел про погоду, про неожиданный праздник, про гостей.

– Что мы наделали? – шепнула мне Фатимка. – Я боюсь.

– Я тоже, – отозвалась я.

– Когда будет весело? – спросила Фатимка с надеждой.

– Не знаю, в газете про это не написано.

Но это было еще не самое страшное. Фатимка, в отличие от меня, играла на аккордеоне. Даже не на маленькой осетинской гармошке, а на здоровенном аккордеоне, который она с трудом поднимала, закидывала на себя и могла держать, лишь широко расставив ноги.

Фатимкин папа, дядя Аслан, которого тетя Роза вытащила на концерт, облачив в свадебный костюм, впервые в жизни увидел, чем занимается «его девочка». Фатимкин аккордеон тоже был «страшной» тайной. Отцу говорили, что дочь, как приличная осетинская девочка, осваивает гармошку.

– Фатима, почему ты так сидишь? – кричал дядя Аслан из зала, когда они «генерально репетировали». – Сдвинь ноги! На тебя люди смотрят! Как я тебя замуж отдам?

– Тихо, это же музыка, – шептала ему тетя Роза. – Ты не смотри, а слушай. Закрой глаза и слушай.

– Не могу я слушать, когда она так сидит! Ты чему дочь учишь, женщина? Глаза закрой. Я сколько лет глаза закрывал и вот что получил! – кипятился дядя Аслан и размахивал руками. – Пусть на дудке играет, а это что за музыка, когда нэвэсте надо вот так сидеть? – Он сделал жест руками, как будто танцует лезгинку и кричит «асса!».

Потом мы репетировали песню. Решили петь еще плохо выученную «Где баобабы вышли на склон, жил на поляне розовый слон». Алан Альбертович сказал, что если праздник зарубежный, то нужно про баобабы (никто не знал, что или кто это такое), а не национальное. В нашем исполнении песня звучала приблизительно так: «Гдэ бабы вишли на слон, жьил на пальяне розавый слон».

– Какие бабы? – опять вспыхнул дядя Аслан. – Ты, понимаешь, женщина, что они поют? Мне завтра все двоюродные родственники звонить будут. Ты кого мне воспитала? Дочь или так себе, эту бабу?

– При чем тут я? – защищалась Фатимкина мама, тетя Роза. – Это по программе.

– Какой программе? Ее программа – выйти замуж!

– Какой замуж? Она ребенок!

– Ребенок – это сын! А это, – дядя Аслан ткнул пальцем на сцену, – не дочь, а позор на мою голову!

– Не показывай пальцем! Это неприлично! – шикнула на него тетя Роза.

– И эта женщина говорит мне про приличия?! Молчи!

Дядя Аслан продолжал ругаться. Соседи подключились. Алан Альбертович оттянул галстук и так стоял, тяжело дыша. Где-то на задних рядах зала клокотала его мама, которой донесли про белую спину сына. Плакали младенцы, которых, тоже наряженных, принесли на показ московским гостям. Гостей все не было.

Наконец на сцене появилась моя бабушка – потная, всклокоченная, в торжественном костюме с боевыми наградами на груди.

– Телеграмма! – громовым голосом объявила она. – Гости не приедут. Праздник не отменяется!