Семейное дело

Соболев в тесной комнатушке с кондиционером стучал за столом на печатной машинке. Я поздоровался и уселся за плотно придвинутый стол напротив. Мы с газетчиком какое-то время разглядывали друг друга.

– Что вам, молодой человек? – резким голосом нетерпеливо спросил мужчина. Он шепелявил. Кроме того, у него оказались прокуренные зубы и мелкий, словно срезанный наискось, подбородок – теперь я лучше рассмотрел журналиста.

– Ваш друг Орловский Владимир Дмитриевич умер месяц назад, – сообщил я.

Соболев опустил взгляд, задумчиво покивал и снова уставился на меня.

– Прими мои соболезнования!

– Мне о вас рассказала Надя Новикова.

Соболев провёл языком за щекой, достал из пачки и неторопливо размял сигарету.

– Интересно! – проговорил он.

– Вы знаете кого-нибудь из его друзей в нашем городе или в Москве?

– Зачем тебе?

– Долго объяснять. Нужна ваша помощь.

– Чем же я могу тебе помочь? – Он закурил и поднялся к окну. – Я не видел твоего отца с тех пор, как он уехал. Те, кто здесь остались тогда, после той истории, вряд ли слышали о нём больше. – Соболев посмотрел на меня – понимаю ли я, о чём речь. – А позже, думаю, ни у кого не было желания встречаться с ним. До отъезда он заходил ко мне. Потом я как все, читал его опусы. Читал, что писали о нём в газетах. Вот и всё.

Голубоватый дым сигареты замысловатыми зигзагами поплыл по комнате.

– Вы не поддерживали с ним связь?

– Нет. Зачем? – враждебно проговорил журналист.

– Мне нужен хоть кто-то, с кем он не прерывал общения в нашем городе. Он прожил здесь столько лет! Неужели у него не осталось тут никого из знакомых?

Соболев явно не желал ворошить старое и вникать в мои обстоятельства. Но в моей интонации, очевидно, было что-то от чего он на мгновение задумался, затем затушил окурок и вынул из внутреннего кармана пиджака записную книжку. Он присел за стол и на листке настольного календаря размашисто набросал имя и адрес, вырвал и подал мне.

Я прочитал: «Алла Васильевна Кутырева».

– Попробуй! Телефон у неё поменялся. Я его не знаю, – сказал Соболев.

Я встал и аккуратно заострил сгиб записки.

– За что вы не любите моего отца? – спросил я.

Соболев засопел, снова поднялся и засунул руки в карманы брюк. Тень от жалюзи расчертила ровными линиями его лицо.

– Его никто не любил! – наконец проговорил Соболев. – И дело даже не в той истории. Никто из нас не без греха. А за что его было любить? – вдруг резко спросил он.

Казалось, Соболев хотел еще что-то добавить. Но лишь сердито посмотрел на меня.

– Вы знали, зачем он летал в Москву! Все знали! А получилось, он один плохой!

– Да причём тут это! – поморщился журналист.

– А что тогда? Он задолжал денег? Ему завидовали? Его боялись?

Соболев какое-то время колебался, говорить или нет. Наконец он поджал губы и лицо его снова сделалось непроницаемым. Он проговорил:

– Пусть тебе об этом кто-нибудь другой расскажет. Мне материал сдавать!

Он сел к печатной машинке и уставился в текст. Я сухо кивнул и вышел.

На углу нашего дома меня поджидал Мишка-сосед. Он огорошил, сообщив, что в моей квартире менты. Так что лучше не «отсвечивать». Ирке он скажет, что я приходил.

Я немедленно отправился к своему школьному приятелю Зуеву. Зуй обрадовался, что есть, с кем скоротать время, и сказал, что я могу жить у него, сколько угодно.

Вечером Мишка приехал и сказал, что я кого-то «замочил». Ирку пасут легавые, а назавтра её вызвали в следственный комитет.

В животе у меня заныло от тоски. Я велел передать Ире, чтобы она съездила на дачу – она знает зачем! – и попросил завтра вечером привезти её ко мне.

Теперь мне нужно было во чтобы то ни стало разыскать свидетелей с озера. Только они могли подтвердить, что я торчал на Лебяжьем в дни, когда пропала Вера. А затем собираться в Москву. В тюряге, пока выяснят все обстоятельства дела – если выяснят! – правды мне было не узнать.

13

Кто рано встаёт, у того всё получается!

В шесть утра я вызвал такси и отправился к Лебяжьему озеру. Затем протопал километра четыре по песчаному просёлку между сосен и елей – легковушка здесь бы застряла – и когда впереди из-за поворота завиднелась деревушка, а между соснами весело зарезвились солнечные зайчики на воде, было часов восемь.

Мне повезло. Хозяин первой же избы, бодрый дедунька, отправил меня к некой Макаровне. Её дом огородами выходил к воде. Старушку я узнал сразу. На ней, как и в прошлый раз, был тот же чёрный сарафан и коричневый платок. Бабуся цапкой окучивала картофельные грядки. Она настороженно слушала, пока я объяснял, зачем пожаловал, а при слове «милиция» испуганно пожевала беззубым ртом. Наконец старушка вспомнила меня, и после многократных заверений, что я ни в чём не виноват, мы уговорились, что когда к ней «нагрянет» «милиционер» (как называла его старушка), она расскажет ему, когда и при каких обстоятельствах меня видела. Я записал её имя и адрес.

Паренёк в лодке оказался правнуком дедуньки, указавшего дом Макаровны. И после обеда, измотанный жарой и тряской в попутном самосвале, я звонил в двери на седьмом этаже панельной многоквартирки. К счастью, хозяин оказался дома.