Семейное дело

Еще тогда, давно, когда они женились, Ильин очень хотел второго ребенка, но Надежда сказала: «Поживем хоть несколько лет для себя». Он согласился. Тем более что на первых порах им было нелегко — одна комнатка на троих здесь, в Большом городе. А потом оказалось — уже поздно…

Все свое свободное время Ильин отдавал Сережке, и тот ходил за ним хвостиком. Если Ильин задерживался на заводе, то уложить Сережку спать было делом немыслимым. Поначалу Ильину — казалось, что Надежда счастлива этим: в семье лад и любовь, — и вдруг вспышка ревности. В первом или втором классе Сережка написал Ильину поздравление с Днем Советской Армии, а несколько дней спустя, Восьмого марта, не поздравил мать!

С этого, сколько он помнил, все и началось — началась борьба за Сережку. Глупо! Будто он, Ильин, нарочно отводил его от матери. «Я вам нужна только для того, чтобы стирать да обеды готовить!» Он утешал ее как мог. Успокойся, глупенькая. Ребенок, мальчишка, всегда тянется прежде всего к отцу. Винтики, гаечки, уверенность в отцовской силе, которую так уважают дети, — все это закономерно. Пройдет время, и он перестанет делить нас.

Но сейчас в его письме было ясно написано: «Отец всегда учил меня…» Сережка и здесь ссылался на него, на Ильина. Только на него!

— Так как? — спросил Ильин. — Будем ужинать? Хочешь, я сделаю тебе яичницу?

— Оставь ты меня в покое! — почти крикнула Надежда. — Завтра я еду к нему и буду говорить самым решительным образом. Я прошу тебя только об одном: если тебе дорог покой семьи, моих стариков, напиши ему несколько слов, чтоб он не дурил.

— Нет, — сказал Ильин, — я ничего не буду ему писать. Каждый человек должен поступать так, как он считает лучшим для себя и других.

— Других? — недобро усмехнулась Надежда. — Вот-вот, весь ты тут! Других! Сейчас нам нет дела до других. Есть только судьба моего, понимаешь, моего сына.

— И моего тоже, Надя, — напомнил Ильин.

Надежда молча ушла в соседнюю комнату и закрыла дверь. Значит, я не смог успокоить ее. Жаль! Год за годом она меняется больше и больше. Может быть, это усталость? Ерунда! У нее не такая уж тяжелая работа — машинистка в редакции областной газеты. Раздраженность тем, что я не далеко продвинулся в жизни? Он чаще и чаше искал причины того разлада, который все заметней проступал в их отношениях, и не мог понять, откуда он. Отчего он? В чем виноват я сам?

Он лег на диван в большой комнате. Надо поспать хотя бы три часа, завтра — нет, уже сегодня — меня снова вызовет Заостровцев. Разговор будет нелегким, конечно. Но сон не шел. Слишком велико было возбуждение, чтобы он мог заставить себя заснуть. Протянув руку, он взял со стола Сережкино письмо и не сразу нашел те поразившие и обрадовавшие его слова: «Я просто подумал о смысле моей будущей жизни. Где я смогу принести больше пользы? Отец всегда учил меня думать над этим…» Он перечитал их снова и подумал: что ж, все правильно. Значит, хотя бы одно по-настоящему доброе дело я в жизни сделал.

Сон не шел, и Ильин лежал с открытыми глазами, мысленно возвращаясь вспять, к тем уже далеким временам, когда ему было столько же, сколько Сережке, ну, быть может, чуть больше, и словно бы сравнивал того себя с ним.

4

Комиссия по распределению начала работать уже в конце февраля. Ребята нервничали, кто-то запасался различными справками, чтобы остаться в Москве, кто-то, наоборот, боялся, что его оставят в Москве, и, пожалуй, из всей группы только Ильин был спокоен. Накануне его пригласил к себе профессор Штейн — не в свой служебный кабинет, а домой, и Ильин ехал к нему, не понимая, зачем он понадобился профессору.

Он знал этот дом возле Павелецкого вокзала: там жила институтская профессура, корифеи металлургии, но входил он в этот дом впервые. Ему открыла дочка профессора. Ильин знал ее — она кончила тот же Институт стали двумя или тремя годами раньше.

Оказалось, он пришел как раз к ужину, и это смутило Ильина. За столом он держался скованно. Когда же раздался звонок и в пижаме, в шлепанцах появился профессор Ушанский, ему и вовсе стало не по себе.

Но, как бывало всегда, в такие минуты он начинал злиться: что за глупости? Чего я стесняюсь? Что за паршивенькая робость? Меня пригласили — я пришел, вот и все.

Успокоило же его не это. Жена профессора то и дело говорила: «Боря, тебе этого нельзя… Боря, не смотри так на печенье…» — и огромный, грузный, седой человек смотрел на вкусности, стоявшие на столе, печальными глазами младенца. Впервые увидев незнакомый ему быт («Боря, тебе нельзя…», а другой знаменитый ученый в пижаме и шлепанцах), Ильин подумал: как все просто! Грозные студенческие боги сошли со своих пьедесталов. Им что-то запрещалось, у них были дети, и профессорская внучка орала в соседней комнате, а из коридора пахло пеленками. Забавно!

После ужина профессор, извинившись перед другим профессором, увел Ильина к себе в маленькую комнату и сразу спросил: «Какие у вас планы на будущее?»

Ильин, пожал плечами. План у него один — работать.

«Где?»

Он снова пожал плечами. Ему все равно где. У профессора над очками приподнялись кустики-брови.