Семейное дело

«Я мог бы оставить этот разговор на потом, — писал Сережка, — но лучше уж сказать все сразу. Так вот, дорогие родители, я решил переходить на вечернее отделение Технологического института. Будем до конца откровенны. В педагогический я пошел, подчинившись желанию мамы. Проучился два года и подумал: а что впереди? Учитель? Конечно, кто-то должен растить будущих Курчатовых и Келдышей, но это не по мне. Нет, меня вовсе не сбили с пути ребята из техноложки, с которыми мы здесь работаем. Я просто подумал о смысле моей будущей жизни. Где я смогу принести больше пользы? Отец всегда учил меня думать над этим, но в выборе моей будущей профессии он не участвовал. К сожалению, отошел в сторону. Словом, произошла ошибка, которую пора исправлять, иначе будет слишком поздно. Очень прошу: не надо только слишком расстраиваться. Ну, потеряю сколько-то времени. Поэтому — просьба: отцу узнать, кем я могу работать на заводе, а всем остальным — не огорчаться и не расстраиваться…»

Там были еще какие-то утешительные слова, но Ильин не стал дочитывать письмо до конца. Все ясно и так. Кончил парень два курса и понял, что попал не туда, — вот и все. Ильин еще помнил лето того года, когда и жена, и тесть с тещей наседали на него: только в педагогический! Потом — аспирантура, большая наука, ученая степень… Уже в самом этом мечтании для Ильина было что-то противное, он пытался возражать, говорил, что выбор должен сделать сам Сережка, и вдруг обычно молчаливый тесть сказал: «Тебе-то что? Ты о нем меньше всего беспокоишься. Он-то тебе не свой». Вот тогда, обидевшись, еле сдержавшись, чтобы не наговорить резкостей, Ильин уехал с дачи в город и больше ни во что не вмешивался.

И вот до чего дошло: выбор был сделан неверный. Возможно, именно ребята из техноложки уговорили его перейти к ним, хотя он и отрицает это для успокоения родных.

— Прочитал? — спросила Надежда. — Ну, что скажешь?

— Скажу, что это его личное дело. Между прочим, я говорил то же самое и два года назад. Только тогда меня обвинили черт знает в чем.

— С тобой невозможно разговаривать, — сказала Надежда. — Ты стал равнодушным человеком. Нет, ты подумай, зачем он учился два года? Еще три, всего три — и диплом в кармане. А вместо этого он хочет идти на завод и учиться на вечернем! Блажь какая-то! Я думаю, что ему просто попалась какая-нибудь девчонка из технологического, вот и задурила мальчишке голову.

— Ну, — усмехнулся Ильин, — не такой уж он и мальчишка. В двадцать с лишним лет человек отдает себе отчет в желаниях и действиях.

— Отчет?! — крикнула Надежда. — Да он всю жизнь жил только твоим умом, и если один-единственный раз послушался меня, то для меня это был самый праздничный день. «Папа сказал… Папа научил… Папа думает так…» Папа, папа, папа!

— И еще девчонка, — засмеялся Ильин, стараясь хоть шуткой успокоить жену.

— Какая девчонка? — настороженно спросила она. — Ты что-нибудь знаешь?

— Ничего не знаю, Надюша. Но ты ведь сама сказала, что это какая-нибудь девчонка задурила ему голову. Так что я, выходит, здесь ни при чем. Идем на кухню. Ты от всех расстройств целый день и не ела ничего, наверно?

Обычно он умел успокаивать ее, но в последние годы это удавалось труднее. Он не понимал, что происходит с женой. Возраст? Не так уж велик — сорок пять. С возрастом люди меняются по-разному: одни становятся спокойнее, терпимее, ласковее, другие, наоборот, теряют большинство прежних добрых качеств. Именно это и происходило с Надеждой. Все чаще Ильин с грустью убеждался в этом. Реже и реже она была ласкова с ним, отстранялась, если он пытался ее обнять, могла ни с того ни с сего бросить какую-нибудь обидную колкость — Ильин отмалчивался, зная, что через минуту она сама забудет об этой колкости, потому что такой стиль разговора становился для нее уже привычным.