Семейное дело

Он и Чиркин сидели на диване, стол сдвинули к ним, две пары пытались танцевать в тесноте этой комнаты. И снова Воол видел, как смотрит Сергей на танцующую с Генкой Лену. Он вспомнил те разложенные по полу фотографии, которые ему принесли из комсомольского бюро посмотреть, что лучше отобрать для стенда. Снимок, на котором друг против друга стояли Сергей и Лена, он отложил в сторону сразу. Хотя подпись была: «Подручный С. Ильин принес пробу в лабораторию», он решил, что после той истории, когда Ленка попала в заводской приказ, незачем ее на стенд. Да и Сергею Ильину рановато вроде бы — работает недавно, к тому же сын начальника цеха…

Значит, ему нравится Ленка!

— Не пора ли нам, а? — тихо спросил Чиркин. — Пойдем посидим у нас, чайку попьем… Чего им мешать?

— Интересно, — так же тихо ответил Воол.

— Чего тебе интересно? — недовольно спросил, покосившись на него, Чиркин. — Девушка интересная? Так не про тебя, старый гриб. Пойдем прогуляемся, воздухом подышим… Ей-богу, на нас не обидятся.

Ничего не замечает! — подумал Воол. Ни того, как, танцуя, прячет от Генки лицо Лена, ни того, как глядит на нее Сергей, ни того, как забился в угол молчаливый Будиловский, ни того, что Коптюгову как раз больше всего хочется, чтоб все мы ушли, кроме этой Нины. Ладно, пойдем. Он поднялся первым. Коптюгов пытался было уговорить их остаться или хотя бы выпить по посошку на дорожку, — Воол похлопал его по плечу:

— Сами, смотрите, поаккуратней с посошками-то. А нам и вовсе ни к чему. Ну, живи хорошо, сталевар!

Ленка сказала отцу, что придет позже.

Они вышли на улицу под густой, медленный, торжественный снегопад, и Воол поднял лицо к небу, подставляя его снежинкам. Чиркин взял его под руку.

— Чего стоишь? Идем.

— Ты ничего не понимаешь, — сказал Воол. — Или ты еще очень молодой. Только в молодости не замечают, как все это здорово! Все! Снег, рассвет, закат, вода, дождь… Один французский художник сказал, что можно увидеть лужу и не заметить, что в ней отражаются звезды. Унылый же ты человек, Татьян Николаевич!

Чиркин тоже поднял голову и жмурился, когда снежинки попадали ему в глаза.

— Да нет, конечно, красиво, — словно извиняясь за что-то, сказал он.

— Красиво! — передразнил его Воол. — Это, брат ты мой, не просто красиво. Вышел — и сразу другое настроение!

— А там у тебя плохое было, что ли?

— Разное, — сказал Воол. — Ты же знаешь, что я не люблю чего-то не понимать до конца.

Они шли по белой улице между людей в белых пальто и шапках, их обгоняли белые машины, а снег все падал и падал. Там, в непроглядной вышине, рождались и, будто живые существа, слетали на землю мириады снежинок. Воолу не хотелось заводить сейчас какой бы то ни было серьезный разговор, а просто идти так, как они шли, по этому белому празднику. Но Чиркин все-таки спросил:

— Чего же ты не понимаешь? Опять Коптюгова? Я ж тебе говорил — стареем. А они молодые, у них многое по-другому, чем было у нас…

Такие разговоры о прошлом и нынешнем, об их поколении и о том, которое шло следом, случались и прежде, но всякий раз Чиркин не то чтобы не соглашался с Воолом, а просто считал, что прошлое иной раз кажется ему лучше, хотя и жилось им куда труднее, и работать приходилось больше, и, уж конечно, шампанское на своих новосельях они не пили.

— Я не о том, — сказал Воол. — Пусть у них многое по-другому, так оно и должно быть! Другой вопрос — лучше это многое или хуже нашего?

— Опять двадцать пять! — засмеялся Чиркин. — Ну, чего ты сам себя терзаешь? Я вот посидел, водочки за хорошего человека выпил, порадовался, что девчонка у него такая и квартира теперь есть, а ты…

Он даже рукой махнул — впрочем, добродушно и как бы успокаивающе, дескать, бросай ты эту свою тягомотину: наше — не наше! А они сами-то чьи? Не наши, что ли? Ленка моя или Сережка Ильин — еще его отец у меня подручным был лет двадцать с лишним назад. А Коптюгов? Работяга дай бог какой, у него на любую плавку нюх особый, что ли, и Сашке Будиловскому помог в сталевары выйти, и по общественной линии тоже… Читал в газете его статью? То-то же, что читал! По-нашему, по-рабочему рассуждает! Иной поедет за границу и ничего кроме магазинов не увидит. А этот увидел! Помнишь, как ему судостроители говорили: спасибо Советскому Союзу, что заказы дает, а то сидеть бы нам без работы. И про квартирную плату тоже: гони за жилье четверть заработка, потому что оно там не то, что у нас, а частная собственность… Ну, о Генке говорить нечего, как-никак будущий зять, а если и есть у него какие завихрения — пройдет…

— Все сказал? — спросил его Воол.

— Вроде все.

— Слушай, — сказал Воол, — а ты Петухова помнишь? Ну, который на второй печи работал?

— Как же! — ответил Чиркин, не понимая, почему вдруг Эдуард Иванович свернул на этого Петухова, который давным-давно ушел на пенсию и вроде бы даже перебрался из города к родне в деревню. — Тоже работяга был первый класс! Кому угодно не стыдно было у него поучиться. Замминистра приезжал — обязательно в цех шел с ним поговорить.