Семейные обязательства

— Спасибо, кошка, — прошептала Элиза, гладя ее по спинке. — Охранница ты моя… Спасибо!

На коже Элизы остались тонкие, почти не кровоточащие царапины.

Котенок постепенно успокаивался, перестал рычать и даже позволил пригладить шерстку. Через пару минут кошечка терлась головой о руку Элизы и громко урчала.

— Как же тебя назвать? — спросила Элиза, почесывая кошке подбородок. — Нравится имя Герда? Я любила эту сказку… Ты ведь меня спасаешь от ледяного ужаса, да, кошка? Будешь Гердой?

Кошка презрительно фыркнула. Или просто фыркнула — кто разберет кошачьи мысли?

— Да, кошка, — вздохнула Элиза. — У твоей хозяйки фантазия… как у табуретки. Но что поделать? Какая уж есть.

Кошка осторожно прихватила ее руку передними лапками, не выпуская когти.

— Герда хорошая кошка, — ласково приговаривала Элиза, продолжая ее гладить. — Герда меня охраняет от страшных тварей… Вот только надо нам с тобой, Герда, придумать, как тварей совсем прогнать…

Кошка перевернулась на спину, подставляя белый животик.

Глава 12. Поминальные свечи

Элиза ходила по дому с кошкой на руках. Гладила ей шерстку, почесывала мохнатый подбородок, слушала уютное, доверчивое мурлыканье и тихонько шептала ей: «Герда, как мы с тобой будем жить дальше? Я боюсь, кошка…»

Герда дергала ухом. Кошке было тепло, впервые в жизни она была сыта, вымыта и даже расчесана. Вот только хозяйка щекочется — да и ладно, это пустяки. Зато по первому мяву выдают кусок печенки, курицы или еще что-нибудь вкусное. Кошка глотала угощение, почти не жуя — дворовая привычка. Ешь быстрее, пока не отобрали.

«Тебе хорошо, Герда, ты скоро поправишься, будешь снова скакать за птичками и мышами, а я… Я не знаю, что делать!»

Элизу никогда не учили самостоятельности. Она с детства знала, что сначала будет под родительским надзором, а потом — замужней дамой. Дальше она не заглядывала.

В самом тяжелом кошмаре она не могла представить, что станет одинокой, никому не нужной вдовой за пару недель до двадцати лет.

Элиза читала, что в древности жены иногда добровольно шли на погребальный костер мужа. Она всегда считала это дикостью и варварством, но сейчас сумела хотя бы понять чувства тех женщин. И дело не в любви, любить можно и память. Дело в выматывающем, вязком одиночестве и невозможности жить дальше, ведь жить — незачем. Ради кого вставать по утрам? Зачем делать хоть что-то?

Ради себя?

Да кто ты такая, чтобы жить ради себя?

Эта мысль прозвучала в голове Элизы голосом монахини-учительницы из монастырской школы. Строгую, сухую даму воспитанницы недолюбливали, и она отвечала им полной взаимностью.

Элиза тряхнула головой.

Я — Елизавета Лунина, — мысленно сказала она монахине, бывшим светским друзьям и всему миру. — Отец считал, что заботится обо мне, но разрушил мою жизнь. Муж тоже заботился — и бросил. Господа кавалергарды, — с неожиданной для самой себя злостью продолжила она, — вы правда думаете, что я поверю в его смерть?! Спектакль был хорош, ничего не скажешь, скорбящая вдова особенно удалась. Но вас подвела педантичность Пьера. Все завещано мне, но пользоваться наследством я смогу только через год. Самим-то не смешно?! Это же лучший способ сохранить капитал! Не допустить к нему дядюшку Густава и не дать мне его растратить. А через год выяснится, что ваш сотрудник выполнял какое-то секретное и важное задание! Или он попросту сбежал к своей девице?

Я должна сходить с ума от горя, носить траур, а потом рыдать от счастья, обнимая ожившего супруга?! Не перебор? Сначала скрываете судьбу отца, потом изображаете смерть мужа… С чего такое внимание к скромной барышне?

Элиза энергично прошлась по комнате, взяла с каминной полки фарфоровую фигурку пастушки — близнеца той, что стояла в особняке Луниных — и с размаху разбила ее об пол.

Даже если я не угадала, — мрачно добавила она, — и в фамильном склепе действительно Пьер, я буду жить для себя. Хватит с меня вашей «заботы»! Я еще не знаю, как это сделаю, но — сделаю. И промолчу о своих догадках, можете не беспокоиться. Да и с кем мне говорить? С кошкой?

* * *

После вчерашних похорон осталась гора писем с соболезнованиями. Элиза уселась их разбирать, чтобы заняться хоть чем-то. Она мельком посмотрела на красивые листы со стандартными, каллиграфически выведенными пустыми словами: «Скорбим… Утрата… В расцвете лет…», взяла всю стопку и пересела поближе к горящему камину. Она попыталась представить лицо Пьера. Вместо мужа в памяти все время всплывала нарисованная девчонка. Интересно, она была на прощании? Элиза хотела вспомнить, но кроме горького: «Ты! Ты его убила!» ничего не всплывало в памяти.

Может быть, найти ее? Отдать портрет? Это будет не сложно, не так уж много женщин — курсантов военной академии… А дальше что? Устроить скандал с любовницей покойного мужа?

«То-то мало о тебе сплетен по Гетенхельму ходит, — с сарказмом сказала себе Элиза. — Забывать начали, надо подогреть интерес».