Семейство Доддов за границей

Еслибъ ты зналъ, какъ трудно найдти часъ свободнаго времени въ шумной Флоренціи, ты не сердился бы на мое долгое молчаніе. Съ утра до утра мы веселимся, кутимъ, волочимся. Какъ очаровательна флорентинская жизнь, ты поймешь, если я скажу теб, что даже нашъ старикъ увлекся, пустился въ развлеченія и даже не морщится отъ нашихъ расходовъ. Они очень-велики, но что жь длать? Жить хорошо и беречь деньги — вещи несовмстныя.

Между-тмъ знай, мой другъ, я влюбленъ! Она мила неописанно, невообразимо. Ты знаешь, я не могу противиться нжному, томному взгляду — у ней именно такой взглядъ.

Она сидла въ лож № 19, надъ оркестромъ; мн сначала было видно только ослпительно-прекрасное плечо ея, но вотъ она обернулась — какой дивный профиль. Такъ прошло нсколько спектаклей. Я употреблялъ вс усилія, чтобъ попасть въ сосднюю ложу, но она принадлежала прусскому посланнику; я подкупилъ одного изъ музыкантовъ и услся съ гобоемъ на его мсто въ оркестр, но оттуда былъ виднъ только барьеръ ложи. Я сталъ волочиться за танцовщицею, чтобъ видть ее изъ-за кулисъ — достигъ своей цли; но моя красавица помнялась мстомъ съ другою дамою и сидла спиною къ сцен! Однимъ словомъ, судьба меня преслдовала, но я упорно боролся — и восторжествовалъ! Я слъ опять въ кресла; я видлъ иногда ея профиль. Однажды даже — о восторгъ! она взглянула на меня въ лорнетъ! Она замтила меня! Я не врилъ своему счастію. Такъ продолжалось три спектакля. Въ третій вечеръ она смотрла на меня долго и пристально, и въ антракт мн подали записку: «Если вы зайдете въ ложу № 19, вы тамъ найдете стараго друга, который будетъ очень-радъ васъ видть». Я стремглавъ бросился къ завтной лож: «Кому принадлежитъ № 19?» спросилъ я капельдинера. — «Madame de Goranton», отвчалъ онъ съ французскимъ выговоромъ; я не могъ догадываться, кто эта madame de Goranlon; вообрази жь мое удивленіе и радость, когда, отворивъ дверь ложи, я былъ встрченъ дружескимъ пожатіемъ руки и знакомымъ хохотомъ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ!

— Вы, кажется, располагались обожать издалека, мистеръ Доддъ? сказала она, улыбаясь. — Аделина, позволь теб представить моего друга, мистера Додда. Холодный, ледяной поклонъ былъ отвтомъ на эти слова; потомъ Аделина развернула свой веръ и, прикрывшись имъ, шепнула что-то почтенному джентльмену, сидвшему подл нея; онъ улыбнулся и сказалъ; «Parfaitement, ma foi».

Я началъ говорить съ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ; она сказала, что очень-рада видть меня, несмотря на нкоторыя неудовольствія съ нашимъ семействомъ; спрашивала, здорова ли мама, попрежнему ли очаровательны Мери Анна и Кери; говоря о нихъ, она старалась вовлечь въ разговоръ свою подругу; но Аделина отвчала только взглядомъ или легкимъ наклоненіемъ головы на ея слова. Она была со мною не просто застнчива или холодна — нтъ, милый Бобъ, въ ея манер выражалось совершенное презрніе; а между-тмъ, ея красота такъ очаровала меня, что я готовъ былъ на колняхъ умолять ее объ одномъ благосклонномъ взгляд. Конечно, она замчала это. Мистриссъ Горъ-Гэмптонъ также замчала и пригласила меня къ себ ужинать. Ей хотлось, чтобъ и Аделина высказала хоть одно ободрительное слово; но Аделина была непреклонна; и когда я сказалъ, что принимаю приглашеніе, капризно замтила, что у нея болитъ голова, и что она думаетъ лечь въ постель тотчасъ но прізд домой. Передаю теб, милый Бобъ, эти мелочныя подробности, чтобъ ты могъ судить, какъ сильно я влюбился, если меня не оттолкнули такіе явные знаки холодности

Я похалъ ужинать къ мистриссъ Горъ-Гэмптонъ. Аделина сдержала свое слово и удалилась почивать. Съ нами ужинали нсколько знатныхъ иностранцевъ, но хозяйка оказывала мн явное предпочтеніе. Оно не утшало меня, и въ три часа утра съ досадою возвратился я домой, проигравъ (скажу мимоходомъ) шестьдесятъ наполеондоровъ въ ланскне. Съ нетерпніемъ ждалъ я возвращенія лорда Джорджа, который здилъ въ Маремму стрлять бекасовъ. Я хотлъ сдлать его своимъ повреннымъ, узнать отъ него, кто прелестная Аделина, о которой мистриссъ Горъ-Гэмптонъ не сказала ни одного слова, сколько-нибудь опредлительнаго, вообще только превознося похвалами ея умъ, сердце и красоту. Но, вообрази мое отчаяніе! посл этого вечера ложа № 19-й опустла, а вечеромъ, въ разсяніи, не припомнилъ я, по какимъ улицамъ хали мы на квартиру мистриссъ Г. Г. и Аделины. Предметъ моей страсти исчезъ отъ меня. Я впалъ въ меланхолическое расположеніе духа, былъ недоволенъ всми и всмъ.

Но одинъ человкъ во Флоренціи особенно былъ для меня несносенъ, это — Моррисъ. Я чувствовалъ потребность выместить на немъ свою досаду. Однажды мн попался нашъ лакей, отправленный къ нему съ письмомъ отъ моего старика. Разспросивъ лакея, узналъ я, что батюшка съ Моррисомъ ужь три дня о чемъ-то толкуютъ; я тотчасъ же заключилъ, что предметомъ ихъ бесдъ служу я, и, въ порыв досады, поскакалъ къ Моррису. Мн отвчали, что онъ не принимаетъ. Я спросилъ перо и бумаги и написалъ ему самую оскорбительную записку. Мн отвчали, что «отвтъ будетъ въ скоромъ времени» и я долженъ былъ удалиться, вн себя отъ бшенства.