Семейство Доддов за границей

Я чувствовалъ, что нанесъ ему смертельную обиду и долженъ пріискать себ секунданта. Тайвертонъ еще не прізжалъ съ охоты; я пошелъ по кофейнымъ и не встртилъ ни одного человка, на котораго могъ бы положиться въ дл, касающемся чести. Въ раздумь, шелъ я по улиц, какъ вдругъ мимо пронеслась карета, изъ окна которой глядло на меня чье-то лицо, какъ-будто знакомое. Карета остановилась — и ты можешь вообразить мое изумленіе, когда я увидлъ передъ собою доктора Бельтона. Онъ, какъ ты знаешь, ухалъ въ Мадридъ, медикомъ при нашемъ посланник; счастье тамъ ему послужило: посланникъ сдлалъ его своимъ секретаремъ, и теперь посылалъ его въ Берлинъ и Лондонъ съ какими-то важными депешами, относительно которыхъ надобно было объясниться съ министромъ иностранныхъ длъ.

Перемна въ общественномъ его положеніи была незначительна по сравненіи съ тмъ, какъ измнился онъ самъ. Деревенскій докторъ, застнчивый и неловкій, прикрывающій чувство собственнаго превосходства молчаливостью, сдлался вполн свтскимъ человкомъ. Даже наружность его подверглась измненію: онъ держался пряме, казался выше и красиве. Вотъ первое впечатлніе! Но, поговоривъ съ нимъ, я нашелъ въ немъ того же добродушнаго, благороднаго человка, какимъ былъ онъ всегда, нимало-невозгордившагося своимъ возвышеніемъ.

Одно только показалось мн странно: онъ не обнаруживалъ никакого желанія увидться съ нашимъ семействомъ, которое встарину такъ хорошо принимало его. А когда я предложилъ ему отправиться къ намъ, онъ, нсколько смшавшись, отвчалъ, что не можетъ хать, потому-что очень утомленъ. Я зналъ, что когда-то у нихъ съ Мери-Анною была взаимная страстишка, и предположилъ, что, вроятно, произошелъ какой-нибудь разладъ, длавшій свиданіе тяжелымъ для него, потому, не настаивая на своемъ предложеніи, перемнилъ разговоръ и согласился идти въ гостинницу обдать съ нимъ.

Тутъ я откровенно объяснилъ ему свои обстоятельства, особенно столкновеніе съ Моррисомъ. Онъ очевидно смотрлъ на это дло не съ моей точки зрнія, но согласился остаться на сутки во Флоренціи и принять на себя переговоры съ моимъ противникомъ. Устроивъ такимъ-образомъ вопросъ о дуэли, я отправился въ Каррару, за тосканскую границу, гд не помшаютъ нашему длу.

Вотъ теб подробный разсказъ, который, быть-можетъ, будетъ доконченъ ужь не моею рукою. Теперь живу съ столиц скульптуры, нетерпливо ожидая Бельтона.

Говорятъ, что умирающій припоминаетъ всю свою жизнь, произнося ей приговоръ. Подобное теперь испытываю я. Стыдъ, печаль и раскаяніе — вотъ мои чувства. Я позорно осужденъ собственною совстью. Въ чемъ мои достоинства? Они ограничиваются привычкою играть въ карты. Но сомнительно, хорошо ли это для жизни, почетно ли для характера.

Я слишкомъ расположенъ теперь къ откровенности и могу насказать много признаній, которыми не очень буду доволенъ впослдствіи. Потому не хочу писать больше и остаюсь твоимъ

искреннйшимъ другомъ

Джемсъ Доддъ.

ПИСЬМО XXVI

Мери Анна Доддъ къ миссъ Дулэнъ, въ Боллидулэн.

Флоренція, Casa Dodd.

Милая Китти,

Семнадцать мелкоисписанныхъ страницъ, на которыхъ изливались передъ тобою чувства моего сердца, брошены въ огонь. За что, почему постигла ихъ такая судьба? Потому, другъ мой, что чувства, волненія, надежды, ихъ породившія — все исчезло, и мое бдное, растерзанное, убитое сердце иметъ столько же общаго съ прежнимъ страстнымъ сердцемъ, какъ пепелъ, лежащій теперь передо мною, съ тми листами, отъ которыхъ остался единственнымъ слдомъ. Пожалй меня, милая Китти. Какой свтлый, полный блеска и торжествъ міръ открывался мн! Мы вошли въ самое аристократическое общество; нашъ корабль смло и величественно плылъ по лазуревому морю — теперь, Китти, онъ разбился, погибъ!

Не ожидай отъ меня подробнаго разсказа о несчастіяхъ: это выше моихъ силъ. Моя рука дрожитъ отъ рыданій, и эти строки будутъ носить отпечатокъ состоянія моей души.

Онъ обманулъ, Китти! обманулъ сердце, имъ побжденное, страсть, имъ внушенную! Да, самымъ чернымъ коварствомъ онъ заплатилъ за мою безграничную привязанность. Мое сердце замираетъ, когда я спрашиваю: «Ужели онъ не любилъ меня? ужели такова была эта страсть, которая казалась мн вчною?» О, съ какою грустью прощалась я съ нимъ, когда онъ ухалъ изъ Флоренціи на нсколько дней! И какъ онъ умлъ казаться печальнымъ! Но, войдя на другой день въ комнату Джемса, я нашла на стол его записку:

«Милый Джемсъ,

„Дичь здсь напугана, да и той мало; за-то можно охотиться на кабановъ и попадается пропасть зайцевъ.

„Скажи, пріхала ль во Флоренцію моя жена? Если пріхала, пожалуйста, повидайся съ нею, и напиши, каково она поживаетъ.

«Твой

Джорджъ Тайвертонъ.»

Я упала на стулъ и залилась слезами. Теперь снова глаза мои наполняются ими. Я не могу писать.