Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

- Подойдите к ним со стороны ржи, осмотрите. Загляните внутрь. Будьте осторожны. А мы в случае чего поддержим огнем. Отходить будем в сторону леса, - приказал Глебов. Ефремов повторил приказ и нырнул в рожь, изрядно помятую гусеницами.

Глебов и Братишка с дороги уходят в рожь. Летчик встревожен чем-то, лицо сделалось строгим, глаза расширились.

- Ничего не слышишь? - спрашивает он Глебова. Емельян сдержанно кивает головой, напрягая слух. Братишка снимает с шеи автомат. Оба смотрят в сторону, противоположную той, куда ушел Ефремов, и откуда уже явственно доносятся несколько странные шорохи. Ветра нет, рожь стоит бездыханно, не шелохнет колосьями. Над ней не звенят жаворонки, в ней не бьют перепела. Но кто-то определенно есть в ней. Глебов жестом руки приказывает Братишке присесть: не маячь, мол, и сам приседает, сняв зеленую фуражку. Да, сомнений нет - по ржи кто-то идет.

Судя по шороху, идет не один человек, а целая группа. "Последний бой, может, здесь он и будет последним для заставы", - мелькает быстрая мысль. И вдруг совсем близко, не дальше, как в ста метрах от них, резко, звонко, призывно и тревожно прозвучало:

- И-и-и-го-го-го!

Братишка даже вздрогнул от неожиданности: он ждал чего угодно - пулеметной очереди, взрыва гранат, только не этого призывного встревоженного ржания лошади. Глебов сразу выпрямился и невольно воскликнул:

- Буря!..

А кобылица уже мчалась к своему хозяину, обрадованная, возбужденная, стала ласкаться. Глебов потрепал ее по холке, погладил крутую шею, прильнул лицом к ее морде, нежно приговаривая: "Буря… Славная…'Жива, уцелела, моя бедная Буря". Потом заглянул в огненные глаза кобылицы и увидел в них слезы. Это были слезы безмерной скорби, ужаса, страдания, недоумения, испуга и радости. Казалось, кобылица знает нечто очень важное, значительное, хочет рассказать, да не может и потому волнуется, переживает. И поверилось ему, что это умное, преданное животное так же, как и люди, поняло и осознало весь смысл трагедии этого самого долгого дня.

Ефремов не возвращался минут пятнадцать: это показалось невероятно долго. Потом вышел на дорогу и помахал фуражкой, что означало: "Идите сюда". Но не выдержал, сам пошел навстречу. Вид у Ефремова был взволнованный.

- Ну что? - спросил Глебов.

- Там человек в одном, - дрогнувшим голосом сообщил Ефремов. - Живой. Командир.

Они побежали к машинам. Буря пошла за ними.

Действительно, в одном танке оказался живой человек. Его контузило взрывной волной. Он потерял сознание и очнулся лишь тогда, когда Ефремов открыл люк, впустив свежую струю воздуха. Первым на башню поднялся Братишка и помог танкисту выбраться через верхний люк.

- Ваня!.. - закричал Емельян, узнав в танкисте Ивана Титова, и бросился к нему в объятия.

- А я уже не думал увидеть тебя в живых, - слабым голосом проговорил Титов, шатаясь как пьяный. - Шел к тебе на выручку, да вот… видишь… не дошел. Подсадили меня здорово… Да разве одного меня: весь батальон сгорел. - Он прикрыл глаза руками, точно пряча их от яркого света и этого нещадного солнца, которое словно остановилось, не двигалось с места, и казалось, что этому страшному дню не будет конца. Глебов и Братишка слегка поддерживали его. Емельян спросил, щупая друга пытливым взглядом:

- Ты не ранен?

Титов поежился, как от озноба, будто хотел проверить все свои члены, ответил бодрясь:

- Кажется, нет. Боли не чувствую. Только голова какая-то не моя, чужая.

- Контузия, это пройдет, - заключил Братишка и дружески заулыбался. Этот светловолосый, почти безбровый паренек был воплощением беспечного веселья и умел улыбаться даже в самые неподходящие минуты. - У нас начальника штаба взрывной волной метров на пять отбросило. Целый час не мог в себя прийти. Думали хана, не выживет. А он отлежался и - ничего, отошел. И еще после этого в воздухе с "мессерами" дрался.

Стараясь ступать твердо, Титов стремительно направился ко второму советскому танку, черному, с обгоревшей и потрескавшейся краской на броне, с развороченным радиатором. В боку зияла огромная пробоина.

Титов попытался заглянуть в нее, крикнул внутрь:

- Эй, Хачатур!.. Лейтенант Григорьян!.. Есть кто живой?

Из танка никто не отозвался. Глебов постучал прикладом автомата по броне. Жуткое молчание. Титов забрался на гусеницу, безуспешно попытался открыть верхний люк. Потом снова подошел к пробоине, решил:

- От таких ран не выживают.

На всякий случай заглянул под брюхо танку: может, нижний люк открыт. Нет. Глебов сказал:

- Четыре стальных гроба.

- А где твоя застава? - спросил Титов.

- Вот, вся перед тобой. Три человека вместе с истребительным полком, - в голосе Емельяна звучала скорбь.

Титов бросил на Братишку короткий взгляд, сказал со вздохом:

- Маловато… Ну что ж, считай, что вы пополнились за счет танкового батальона.

- А матчасть когда прибудет? - шутя заметил Братишка.

- Обещают, - машинально ответил Титов и, подумав минуту, сказал уже совсем серьезно: - А вообще, нам не мешало бы иметь хоть один танк исправный, на ходу. А? Мысль?

- Мечта, - сказал Глебов.