Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света

Как и другие, на восток идет и этот танк T-IV с желтым крестом на броне, высекает гусеницами кремневые высверки на мощенном булыжником шоссе. Внешне он, как и все остальные, ничем не выделяется на первый взгляд. Только люки в нем наглухо закрыты, как в бою. Зачем бы ему в такую духоту закупориваться, когда и так нечем дышать? Но никто не задает этого вопроса, никто не обращает на танк внимания - каждый занят самим собой или подхвачен общим боевым порывом: скорей, скорей на восток за огненным шквалом, туда, где грозно гремят раскаты, где плачет небо и стонет земля! И потому нет никому дела до этого одиночного танка: может, он отстал от своей колонны, или в нем едет важный генерал, или особоуполномоченный от самого фюрера. Кто знает? Да и не все ли равно?

Бегут на запад километры, мчат на восток машины, обгоняют танк, который, кажется, и не очень-то спешит. А в его стальной утробе сидит не генерал и не особоуполномоченный Гитлера. В немецком T-IV сидят три советских офицера и один ефрейтор. Обязанности механика-водителя выполняет командир танковой роты старший лейтенант Иван Титов, потерявший всю свою роту еще до полудня в первом жестоком и неравном бою. У пушки и пулеметов сидит лейтенант Максим Братишка, которого фашистские "мессеры" в полдень сбили над пограничной заставой лейтенанта Емельяна Глебова. От пятой заставы осталось в живых только двое: Глебов да ефрейтор Василий Ефремов, хмурый, молчаливый, с серым лицом и оторопелыми глазами, в которых сохранилось недоумение от того, что произошло на рассвете дня.

Емельян Глебов крутит настройку танковой рации, ловит в эфире торопливые команды и распоряжения (и здесь пригодилось знание немецкого языка), зорко вглядывается в смотровую щель. Титов сбавил ход. Две легковые автомашины в сопровождении мотоциклистов на бешеной скорости обогнали танк. Промчались вперед три грузовика с пехотой, четыре бензозаправщика. Глебов посмотрел в тыльную щель. В сплошном потоке машин получился разрыв: вперед уходили последние бензозаправщики, сзади, в полукилометре, виднелась голова новой колонны. Глебов открыл верхний люк, высунул обнаженную русую голову. Ветер приятно обдал свежестью потное лицо, поток воздуха ворвался в душную утробу стальной крепости.

Справа - желто-зеленое поле хлебов, за ним в километре - хуторок в окружении лип и тополей. Слева стремительно двигался густой темно-зеленой стеной к самому шоссе лес. Сплошной, посуровевший, настороженный и неожиданно такой родной. Когда-то он пугал женщин и детей. Теперь же, как губка, впитывал в себя и прятал в тайниках чащ оставшихся в живых и поклявшихся мстить врагу, незвано пришедшему на советскую землю с оружием и огнем. К темному лесу потекли ручейки вдовьих слез и сиротские тропы. Темный лес вселял в наших людей надежду и внушал страх пришельцам.

Шоссе пошло на насыпь. Впереди показался луг с копнами сена, речка, за ней - село на горе. Насыпь не такая высокая, метра три-четыре, но она обрадовала Глебова. Он проворно юркнул в люк и резко хлопнул крышкой, сказал в наушники:

- Пора, хлопцы: самое удобное место - лучшего и желать не надо.

Точно так же думал и Титов. Довольный тем, что его мысли совпали с мнением товарища, он резко затормозил танк и развернул его круто на сто восемьдесят градусов, назад к границе, на запад, откуда уже надвигался новый поток гитлеровского войска. На минуту приглушил мотор.

- Будем принимать парад! - взволнованно воскликнул Глебов.

От нервного напряжения, от нетерпеливого ожидания чего-то очень важного, небывалого его охватила мелкая дрожь, которой он стеснялся и которую хотел скрыть веселостью.

- Головную машину беру на таран, - спокойно сообщил Титов. - Пушку придется повернуть в сторону. Запомни, Братишка, что я тебе говорил: первостепенная твоя цель - танки и самоходки. Затем цистерны с горючим. А дальше - по своему вкусу. Снарядов не жалей, патронов - тоже. Берегите лбы: таран - штука смертельная для фашистов и неприятная для нас. Не знаю, как насчет пирогов и пышек, а синяки и шишки будут. Гарантирую…

Мотор снова взревел, танк двинулся, как и положено, по правой стороне. Встречная колонна автомашин приближалась.

Когда-то на танкодроме военного училища командиры с гордостью называли имя курсанта Титова - отличного механика-водителя. А потом уже сам командир танковой бригады генерал-майор Терешкин, считавший себя "богом" вождения танков, как-то раз сказал о старшем лейтенанте Титове: "У этого комроты моя хватка. Люблю таких". Особенно нравились Ивану Титову наши тридцатьчетверки. На такой машине, считал он, можно куда угодно - в огонь и воду, - не сгорит и не утонет. А вот - сгорела. Сгорела в первое утро войны, зажатая в стальное кольцо фашистских танков, вот таких же T-IV, в котором сидит сейчас Иван Титов со своими товарищами. Рота Титова сражалась героически, зажгла на поле боя не один стальной факел. Но на стороне врага оказался трехкратный перевес. Всему есть предел. И сожженные остовы наших тридцатьчетверок остались угрюмо стоять на восточных подступах к заставе лейтенанта Глебова.