Семья Малаволья

— Да, там были и сицилийцы; были из всех краев. Но, знаете, когда на батарее забили тревогу, тут уж не разберешь, как кто говорит, и ружья заставляют всех говорить одним способом. Все храбрые были парни, и под рубахами у них бились смелые сердца. Послушайте, когда увидишь то, что видели эти глаза, и как эти парни исполняли свой долг, — клянусь мадонной! — с честью можно носить вот эту шляпу.

У молодого парня блестели глаза, но он говорил, что это ничего не значит, что это просто оттого, что он выпил.

— Он назывался «Король Италии», и это был корабль, каких больше нет, с броней, т. е. как сказали бы про вас, женщин, — в корсете, и этот корсет был бы из железа, так что можно было бы стрелять вам в спину из пушек и не сделать никакого вреда. Он пошел ко дну в одну минуту и среди дыма его больше не видели, и дым стоял такой, точно от двадцати кирпичных заводов, понимаете?

— В Катании был настоящий ад! — добавил аптекарь.

Люди толпами собирались вокруг читавших газеты, так что казалось, что был праздник.

— Газеты — это просто напечатанная ложь! — поучал дон Джаммарья.

— Говорят, что это была скверная история; мы потерпели большое поражение, — сказал дон Сильвестро.

Прибежал и хозяин Чиполла посмотреть, что значит эта толпа.

— Вы этому верите? — насмешливо сказал он, наконец. — Это болтовня, чтобы собирать деньги за газеты.

— Да ведь все говорят, что мы проиграли сражение.

— Что случилось? — сказал дядюшка Крочифиссо, прикладывая к уху ладонь.

— Сражение.

— Кто проиграл?

— Я, вы, все вместе, Италия, — сказал аптекарь.

— Я ничего не проиграл! — ответил, пожимая плечами, Деревянный Колокол, — теперь это дело Пьедипапера и позаботится об этом он, — и посмотрел на дом у кизилевого дерева, где шло такое (веселье.

— Понимаете, в чем тут дело? — заключил хозяин Чиполла. — Это так точно, как было, когда община Ачи Трецца оспаривала землю у общины Ачи Кастелло. А что прибавилось от этого в вашем или моем кармане?

— Прибавится вам! — весь покраснев, воскликнул аптекарь. — Прибавится вам! — что вы за животные этакие!

— Горе будет для стольких бедных матерей! — попытался кто-то сказать, но дядюшка Крочифиссо, который не был матерью, пожал плечами.

— Я вам в двух словах расскажу, как это бывает, — говорил между тем другой солдат. — Это, как в трактире, когда головы у людей распалятся, и среди дыма и крика летят тарелки и стаканы. Видели вы? Точно так же и здесь. Сначала, когда вы стоите у абордажной сетки с ружьем в руке и кругом полная тишина, вы слышите только шум машины и вам кажется, что это — пуф! пуф! — колотится у вас в животе: не иначе. Потом, при первом пушечном выстреле, и когда начинается суматоха, вам тоже приходит желание поплясать, так что вас не удержать и цепями, — как когда в трактире играет скрипка, после того, как вы поели и попили, — и вот начинаешь целиться из карабина в каждого человека, которого видишь в дыму. На земле совсем по-другому. Один берсальер, возвращавшийся с нами в Мессину, говорил, что невозможно устоять на месте при пиф-паф ружейной стрельбы: ноги так и чешутся, так и хочется броситься вперед, наклонив голову. Но берсальеры — не моряки и не знают, как это нужно стоять на рее, крепко упершись ногой в канат, уверенно держа руку на собачке, несмотря на качку судна, и в то время, как товарищи падают вокруг, точно переспелые груши.

— Клянусь мадонной! — воскликнул Рокко Спату. — Я бы тоже хотел быть там, чтобы подраться.

Все остальные слушали, широко раскрыв глаза. Потом другой парень рассказывал еще и о том, как взлетел на воздух «Палестро», пылавший будто костер, когда проходишь мимо него, и пламя поднималось до топселя фок-мачты. Но все эти парни были на своих местах, и у батарей и у шанцев. Наш командир спросил, не нужно ли им чего. — Нет, благодарим, — ответили они. — Потом перешли на бакборт, и их больше не видели.

— Умереть изжаренным, — это не по мне! — заключил Спату, — но побиться я бы готов.

А Святоша, вернувшись в трактир, сказала ему:

— Позовите их сюда, этих бедняжек, им, наверно, хочется пить после того, как они прошли такой путь, и им нужен стакан чистого вина. Этот Пиццуто отравляет людей своей настойкой и даже не покается на исповеди. У некоторых людей совесть спрятана за спиной, несчастные!

— Мне все они кажутся просто сумасшедшими! — говорил хозяин Чиполла, усердно сморкаясь. — Дали бы вы себя убивать, если бы король вам сказал: пойдите, пусть вас убьют ради моих интересов?

— Бедняги, они не виноваты! — заметил дон Сильвестро. — Их заставляют насильно, потому что за каждым солдатом стоит капрал с заряженным ружьем и только и смотрит, не хочет ли солдат убежать, а если солдат хочет убежать, капрал дает ему в спину хуже, чем птица клювом.

— А! Ну, тогда понятно! Но ведь это же настоящее злодейство!