Семья Малаволья

— Девушки, — сказала Длинная, — живут, как им суждено богом. Сейчас они веселы и беззаботны, а как начинают собственную жизнь, узнают и горе и печали.

Кум Альфио, когда вернулись домой хозяин ’Нтони и мальчики, и он с ними простился, никак не мог решиться уйти и стоял на пороге с кнутом подмышкой, пожимая руки то тому, то другому, и куме Маруцце, и повторял, как это делается, когда кто-нибудь уезжает далеко и не знает, придется ли когда-нибудь снова увидеться:

— Простите меня, если я в чем-нибудь перед вами провинился!

Не пожала ему руки только одна Святая Агата, прижавшаяся в уголку возле ткацкого станка. Но известно, что девушкам всегда так полагается делать.

Выл прекрасный весенний вечер, Лунный свет заливал улицы и дворы, люди стояли у дверей домов, и девушки расхаживали, обнявшись и распевая песни. Под руку с Нунциатой вышла и Мена, потому что ей казалось, что она задыхается в доме.

— Теперь уж больше вечером не будет видно огонька у кума Альфио, — сказала Нунциата, — и дом будет стоять запертый.

Кум Альфио уже нагрузил на повозку большую часть своего скарба и набивал в мешок остатки соломы из яслей, а в это время варилась его жидкая похлебка из бобов.

— Вы уедете до рассвета, кум Альфио? — спросила Нунциата у входа во двор.

— Да, мне ехать далеко, и этому бедному животному днем нужно дать немного передохнуть.

Мена ничего не говорила, а стояла, прислонившись к косяку, и смотрела на нагруженную повозку, на пустой дом, на кровать, наполовину опустошенную, на котелок, в последний раз кипевший на огне очага.

— И вы тоже тут, кума Мена! — воскликнул Альфио, едва увидел ее, и бросил свое дело.

Она утвердительно кивнула головой, а Нунциата, как хорошая хозяйка, побежала помешать выкипавшую в котелке похлебку.

— Я так рад, что могу и вам сказать до свидания! — сказал Альфио.

— Я пришла с вами проститься! — сказала она, и в горле у нее были слезы. — Зачем вы уезжаете в Бикокку, если там малярия?

Альфио принялся смеяться, но и на этот раз так же неискренно, как тогда, когда приходил прощаться.

— Вот хорошо-то! Зачем я еду? А вы зачем выходите замуж за Брази Чиполла? Делаешь, что можешь, кума Мена. Если бы я мог делать, что хочу, вы знаете, что сделал бы я!..

Она смотрела и смотрела на него блестящими глазами.

— Я бы остался здесь, где даже самые стены меня знают и все мне знакомо, так что я мог бы править ослом и ночью, в темноте, и я бы женился на вас, кума Мена, потому что вы у меня одна в сердце, и я увезу вас с собою в Бикокку, и всюду, куда поеду. Но это уже все ненужные слова, и приходится делать то, что можешь. Мой осел тоже идет, куда его заставляют итти.

— Так прощайте, — закончила Мена, — и у меня здесь, внутри, тоже точно терновый шип... и теперь, когда я буду видеть это всегда запертое окно, мне будет казаться, что и мое сердце заперто, и заперто за этим окном, наглухо закрытым, как тяжелая дверь у мельничных поставов. Но так угодно богу! Теперь прощайте, мне надо уходить!

Бедняжка плакала тихо-тихо, закрыв глаза рукой, и вместе с Нунциатой ушла плакать под кизилевое дерево, при свете луны.

9

Ни Малаволья и никто другой на селе не знали, какие планы строили Пьедипапера с дядюшкой Крочифиссо. В день пасхи хозяин ’Нтони взял сто лир, хранившихся в комоде, и надел новую куртку, чтобы отнести деньги дядюшке Крочифиссо.

— Как, здесь все? — спросил тот.

— Все не может быть, дядюшка Крочифиссо, вы знаете, каково сколотить сто лир! Но «лучше мало, чем ничего», и «кто платит в счет, не плох плательщик тот». Теперь наступает лето, и с божией помощью мы вам все уплатим.

— Зачем вы приходите все это мне-то рассказывать? Вы знаете, что я этого не касаюсь, и что это дело кума Пьедипапера.

— Это вое равно, потому что, когда я вас вижу, мне всегда кажется, что я должен вам. Вам кум Тино не откажет подождать до дня Оньинской мадонны.

— Этого нехватит на оплату издержек! — повторял Деревянный Колокол, подкидывая на ладони деньги. — Пойдите и сами попросите его подождать, меня это больше не касается.

Пьедипапера, по своему обыкновению, принялся сыпать проклятиями и швырять шапку о землю, говоря, что ему нечего есть и что он не может ждать даже и до праздника вознесения.

— Послушайте, кум Тино, — говорил ему хозяин ’Нтони, сложив руки, как перед господом богом, — если вы не хотите подождать до Иванова дня, когда теперь я выдаю замуж внучку, лучше прямо ударьте меня ножом.

— Чорт святой! — закричал кум Тино, — вы заставляете меня делать то, чего я не могу, проклят будь день и проклята минута, когда я впутался в это дело! — и ушел, теребя старую шапчонку.

Еще бледным вернулся домой хозяин ’Нтони и сказал невестке:

— Я уговорил его, но мне пришлось молить его, как бога, — и бедняга весь еще дрожал.

Но вое же он был счастлив, что хозяин Чиполла ничего об этом не знал и брак внучки не разлетелся, как дым.