Семья Рутенберг. Семейная хроника

бюрократ с железной задницей и оловянными глазами. Поме-

шался на «всеучете». Нарком печати, Володарский, свирепый

наглец из портных, любитель соленых анекдотов. Кто ещё?

Серая мышка Калинин, нарком городского хозяйства. Отмал-

чивается и прячется в тень. Его особо ценят за крестьянское

происхождение.

Об остальных и говорить не хочется: Луначарский, Бадаев,

Познер...

— А сам Зиновьев?

— Мелкий честолюбец, дорвавшийся до власти. В сем-

надцатом году был худ, как щепка, а нынче разожрался так,

что заслужил прозвище «ромовая баба». Сначала в Смольном,

а теперь в «Астории» устраивает пиры с икрой и шампанским.

А наши жёны и дети получают по четверть фунта хлеба. Тош-

но. Кабы не сын и не Блюма, бежал бы куда глаза глядят.

— А куда деваться? — невесело кивнул Леонид. — Изобра-

жать Дон Кихота? Меня утешает старинное понятие: «честь

наёмника». Продал шпагу — служи. Не тебя одного мучают

такие мысли. Мы ведь снаряды делаем. Иногда мне кажется,

что победа Ленина в России не случайна. Может быть, Господь

решил наглядно показать людишкам бредовость марксовых

теорий? Пусть пощупают да убедятся, что почём. На слова ведь

люди не верят. Марксизм берёт дьявольским соблазном. Лож-

ной идеей всеобщего равенства и счастья. Ради этого не жалко

всю Землю кровью залить. Молодые верят в это. Я тоже какое-то

время верил. Потом понял — обман! Люди равны перед зако-

Семья

45

ном. А способности, стремления, цели — удивительно разные!

И счастье для всякого своё. Теория Маркса основана на идее

«табула раса», а это совершенный бред. Люди и рождаются

разными, и никаким воспитанием этого не изменишь. Как

меня ни учи, а стихи писать, как Пушкин или Блок, я не стану.

А вот хорошим инженером — могу, сколько угодно.

— Ну и как, помогают тебе эти идеи спать спокойно? Или

все же временами тошнит? А вот насчёт равенства ты инте-

ресно сказал. Надо подумать. Похоже, в этом ты прав.

Леонид помолчал:

— Тошнит, конечно. Куда денешься. Но хоть не так мучи-

тельно.

* * *

Стихи Блюма писала давно. Но не показывала даже Абраму.

Случайно он наткнулся на заветную тетрадку месяца через два

после свадьбы.

— А ведь хорошие стихи! — восхитился Абрам.

— Ничего ты не понимаешь. Настоящие стихи пишет

Ахматова. Да ещё Марина Цветаева в Москве. А мои — так, ба-

ловство.

Блюма отобрала тетрадку у мужа.

Летом 1919 года стихи пошли снова, потоком. Материнство

что-то изменило в Блюме. Она стала видеть мир иначе, и пи-

сать по-другому. К осени набралась новая тетрадь, и Блюма

решилась показать её подруге.

— Чего ты ждёшь! — возмутилась Маня. — Стихи доброт-

ные. Куда лучше того, что печатают многие из признанных

мэтров. Надо их показать кому-нибудь из настоящих. Вот что!

Рая Блох ходит в Литературную студию Гумилёва. Он обожает

возиться с начинающими. К Гумилеву и надо пойти. Рая тебя

проводит. Помнится, у них завтра студия. Оставишь Марика

у нас, и езжай!

Поехала. Николай Степаныч встретил её приветливо. Сти-

хи похвалил:

46

1917 – 1925 годы

— Необычно. Есть в них что-то библейское. Приходите. Вам

есть смысл учиться. Со временем вступите в Цех поэтов (Гуми-

лев в этом Цехе был «синдиком»).

На собрания студии Блюма выбиралась не часто. Хорошо,

если через раз. Но, посидев в компании поэтической молодёжи,

приходила домой просветлённая, отдохнувшая.

— Там такие талантливые люди! — рассказывала она мужу.

— Лёва Лунц, Вова Познер. Коля Чуковский, совсем ещё маль-

чик, а стихи неплохие. А вот Ира Одоевцева мне не понрави-

лась. Воображала и задавака.

Абрам отпускал её, когда мог, и терпеливо возился в эти

вечера с Мариком.

Жилось трудно. Не выдержав голодного быта, уехал в Са-

ранск Коля Успенский. Вернулся в «свободную Грузию» Жора

Гоглидзе. В Горном у Абрама близких друзей не осталось. На

семинары приходили два-три человека.

Новых друзей в Смольном как-то не появилось. Главной

отдушиной остался дом Ровенских. Его любили все: и Блюма,

и Марик.

Добрая улыбка тёти Лии, Маня играет Шопена, неторопли-

вая беседа с Моисеем Абрамычем. Со старым доктором Абра-

му было легко. Он не стеснялся задавать вопросы, не думал,

что покажется смешным. И чаще всего разговор шёл о судьбах

евреев в России.

— Они обезумели! — говорил Абрам, — Рвутся к власти,

как бабочки на огонь свечи. Сами погибнут, это ясно. Но погу-

бят и нас. Какой страшный взрыв антисемитизма они спрово-

цировали.

— Ты прав, — отвечал доктор. — Но ведь это естественный

процесс. Перегрей паровой котёл — он взорвётся. Две тысячи

лет евреи были заперты в тесных стенах гетто, в жестких рам-

ках десятка дозволенных профессий. Из них сделали касту

«неприкасаемых». Сын резника должен стать резником, сын

меламеда — меламедом. А вокруг провозглашали Свободу,

Равенство и Братство! Свобода! Для всех, кроме евреев. Осо-

бенно в России. Александр II освободил крепостных, но оста-

вил черту оседлости. И узенькая калиточка выхода для самых

Семья

47

беспокойных и самых талантливых — высшее образование. 3%