Семья Рутенберг. Семейная хроника

договора Советской России готовил он: Брест, Раппало, с при-

балтийскими республиками, с Польшей, с Китаем.

Ельня, 1925 год

211

Ровно в девять, минута в минуту, в дверь постучали. Адольф

Абрамович славился особой точностью и даже педантизмом.

Выглядел он плохо. Черная борода подчеркивала болезненный

цвет лица, пенсне не могло скрыть мешки под глазами. Разго-

вор начал напористо и без предисловий.

— Что ты думаешь о действиях Сталина? Этот усач тихой

сапой подмял под себя всю партию! Везде его люди. К сожале-

нию, Лев Давыдыч слишком поздно понял степень опасности.

Термидор уже начался. Для партийных чиновников продвиже-

ние по службе и льготы куда важнее, чем мировая революция.

Теодор вздохнул. Объяснил Адольфу Абрамычу, что в пос-

ледние годы он отошёл от политики. Дела в медицине ему

вполне хватает. А на то, кто захватит власть в ЦК, плевать.

— Как ты можешь так говорить! — вспыхнул Иоффе. —

Коба узурпировал власть. Революция гибнет! Какой он был

маленький и скромный до 1921 года! Зато какой интриган! Лев

Давыдыч в своё время его сильно недооценил. А теперь всё

время опаздывает! И зачем Троцкий подписал покаянное пись-

мо в октябре? Я говорил ему. Этот кукушонок уже выкинул

из гнезда Зиновьева и Каменева. Завтра дойдёт очередь и до

Бухарина, а потом и до каждого из нас.

Иоффе говорил долго. Теодор отмалчивался. Очень не хоте-

лось влезать в эту драку. Но во многом Адольф Абрамович был

прав. В партии творилось что-то странное.

— Что можно сделать? — спросил Теодор.

— Если мы проведём на съезд партии небольшую группу

надёжных депутатов, это покажет всему миру, что Коба не

всесилен, что партия жива. Конечно, опасно.

Теодор обещал попытаться.

— Иоффе тяжело болен, — сказал он, закрыв дверь за гостем.

— Но ЦК не разрешило ему выехать за границу на лечение.

Боюсь, он протянет недолго.

Через три месяца, не в силах терпеть невыносимые боли,

Иоффе застрелился.

212

1925 – 1941 годы

Абрам

Абрам (1899) — Рабинович Блюма Израилевна (1901) — сын Марк (1919) —

дочь Рива (1923)

Абрам шёл с Лёней вдоль Фонтанки. Ветер нёс жёлтые

листья по набережной. Моросило.

— Нет ли у вас места на заводе? — спросил Лёня. — Ко мне

приехал двоюродный брат из Симбирска. Не смог найти ра-

боту в Москве. Безработица. А у нас на Арсенале кроме ква-

лифицированных токарей, никого не берут.

— А что он умеет?

— Почти ничего. Школу кончил. Да Миша — парень не-

глупый, цепкий, старательный.

— Чертёжника я бы взял.

— Отлично! Чертить я его научу. Он ещё и комсомолец,

активист.

Михаил Шорохов старался. Прилично копировал чертежи,

в новых, правда, путался, сказывалась слабая подготовка. Зато

активно выступал на собраниях, знал все последние лозунги.

Скоро его выбрали агитпропом в завком комсомола.

Абрам принял его с открытой душой. Лёнин двоюродный!

Сначала парень был ему интересен. Новое поколение. Вырос

уже после Октября. Потом он к Мише остыл. Уж слишком

деловой оказался юноша. Всегда точно знал, что почём, и вы-

годного случая не упускал.

— А что теряться? Удачу нужно ловить за хвост, — говорил

юноша, и ещё: — Сумей сказать те слова, которые сегодня нуж-

ны партии.

На районной комсомольской конференции Михаил так

яростно заклеймил «платформу 83-х» Троцкого и Зиновьева,

что его тут же пригласили в райком инструктором. И, хотя

на заводе зарплата была заметно выше, да и перспективы

неплохие, он согласился, не раздумывая.

— Странный парень твой племянник, — сказал Абрам Лёне.

— Реалист. Своего не упустит.

Ельня, 1925 год

213

— В отца. Карьерист чистой воды. К сожалению, не нашего

бога. Сейчас много таких, хватких. О морали они и не слы-

шали.

В воскресенье у Ровенских пил чай московский гость, в про-

шлом — известный адвокат, а теперь ответственный работник

ВЦИКа, Цезарь Соломонович. Разговор шёл на вечную тему:

о судьбах российского еврейства.

— Что делается! Конец света! Все бегут, едут, бросают места,

где жили их деды и прадеды. Москва переполнена евреями.

Их уже больше 130 тысяч. Да, Мойше, кажется мы дожили

до заката еврейского «штеттла» .

(Никто тогда не мог представить, что всего через пятнад-

цать лет эсэсовские зондеркоманды не оставят в еврейских

местечках ни одного живого еврея.)

Помнишь наш хедер в Велиже? Евреи прожили на этой зем-

ле семьсот лет! И такой порядок казался вечным: шляхта пьёт

и воюет, хлопы пашут, евреи — ремесленники или торговцы.

Кунтуш и сапожки пану, свитки и чоботы мужику — всё

делали евреи. Древние грамоты в Вильне написаны еврей-

скими буквами. Нынче ругают еврейский кагал. Конечно,

были злоупотребления. Где их нет? Но еврей судился у евреев,

и это был справедливый суд. А еврейская благотворитель-