Семья Рутенберг. Семейная хроника

будет легче. А осенью отдашь Марика в другую школу. При-

дётся тебе самой поднимать детей. Приходи к нам почаще,

не чужие.

Блюма принесла чайник, поставила на стол печенье. «Гос-

поди, как изменились за эти годы наши старики, — подумала

она. — У дяди борода совсем седая, а тетя Лиечка превраилась

в маленькую старушку. А какая была гордая и нарядная дама

на нашей свадьбе!»

Поздно вечером, когда дети уже уснули, пришли Лёня

с Верой. Уткнувшись носом в костлявое Верочкино плечо,

Блюма не выдержала — разревелась.

— Ладно, держись! — молвил Лёня (на нём лица не было.) —

Будем надеяться, свой срок Абраша выдержит. Всё-таки инже-

нер, Даст Бог, на лесоповал не пошлют. Вернётся. Тебе, Блюма

надо сберечь детей. Кроме тебя — некому. Всё, что мы можем

сделать, — сделаем. Вот, возьми на первое время. — Он сунул

ей конверт.

— Что ты, Лёнечка, дома есть деньги. Абрам недавно

премию получил.

— Деньги ещё понадобятся. И много. Бери.

Они долго сидели, разговаривая вполголоса. Вера расска-

зывала о двоюродном брате, вернувшемся из Соловков, о том,

что выжить там можно, если немного повезёт.

Проводив друзей, Блюма присела на край чёрного дивана.

Постелить не было сил.

— Сколько лет мне придётся спать одной на этом неудоб-

ном диване, — подумала она. — Теперь просторно.

Следователь торопился. Да и дело простое. Допустил ава-

рию — отвечай! Служебную записку с категорическим требо-

ванием остановить вторую вагранку на капремонт, которую

220

1925 – 1941 годы

он три недели назад передал директору, конечно, нигде не

нашли.

Суда не было. В коридоре «Крестов» выстроили десятка три

арестантов. За шатким столиком сидел равнодушный чинов-

ник в гимнастёрке. Вызвав очередного, он давал расписаться

и вручал листок папиросной бумаги с плохо различимым

текстом: приговор тройки. Абрам получил пять лет испра-

вительно-трудовых лагерей.

Ельня

Пришла беда — отворяй ворота. Для семьи Рутенбергов

1929 год стал чёрным. Сначала арест Абрама, потом вдруг при-

ехала из Хабаровска Рейзел с Додиком и с Настей.

— Вэйз мир! — ахнула Мамэлэ. — Что с Тэдей?

Рейзл опустила на пол тяжелый чемодан.

— Плохо. Совсем плохо. Убили Тэдика.

Раздевшись, и отправив сына в другую комнату, играть (они

с Мариком ужасно обрадовались друг другу) рассказала:

— Тэдика арестовали в конце мая. Допрашивал его Ники-

фор Волков — главный чекист края. Тэдик никогда не голо-

совал вместе с троцкистами. Никто не знал о его связи с оппо-

зицией. Надеялись, пронесёт. Но Костя Станицин, милый

юноша, на шестые сутки непрерывного допроса не выдержал,

и рассказал о совещании у Теодора в 1927 году, после приезда

доктора из Москвы. Тогда из этого ничего не вышло — нача-

лись аресты и они просто не успели сделать что-нибудь. Вол-

ков почуял крупную добычу — связь с Троцким, заговор.

Тэдика поставили на конвейер и допрашивали четверо

суток, не давая минутной передышки. Он молчал, не называл

ни одного имени. На пятый день утром мешком упал в каби-

нете следователя. Не выдержало сердце.

Волков был вне себя, какое дело сорвалось! Он вызвал в ЧК

Розу.

Ельня, 1925 год

221

— Ты должна знать, сука! — кричал Волков. — Муж всегда

доверял тебе. С кем он виделся в Москве? Кто дал задание?

Говори, б..., сгною!

Столько раз он приходил к ним в дом, распускал хвост,

хвалил Розину стряпню, пил водку с Теодором. Роза молчала.

О себе она уже не думала. Что будет с сыном? А ведь Настя

три дня уговаривала её — бросить всё и уехать подальше.

«Дура я, дура! Идиотка проклятая! — твердила она про

себя, не слыша мат и угрозы Волкова — Только бы Настя

уберегла Додика от детприемника…»

Поздно вечером её всё-таки выпустили.

— Придёшь завтра, к десяти, — сказал Никифор. — Расска-

жешь. Куда ты денешся!

Потом Роза не раз удивлялась своей удаче. Почему Ники-

фор отпустил её домой? Пожалел? Или считал её испуганным

кроликом? Ведь им тогда не сопротивлялись.

Дома они с Настей торопливо побросали в чемоданы самые

нужные вещи и последним рабочим поездом уехали к Насти-

ной тётке, в деревню, верстах в пятнадцати от города.

В просторной тёплой избе добрейшей Пелагеи Ниловны

прожили почти неделю.

Давид был в полном восторге от деревни. Научился запря-

гать лошадь. Вместе с Алёшей, сыном хозяйки, ездил в лес

за хворостом. Кормил овец. А когда Белочке, одной из пяти

коров Пелагеи Ниловны, пришла пора телиться, с восторгом

наблюдал процесс рождения рыженького телёнка, и потом

упорно расспрашивал маму: как и почему.

Жили бы и дольше, да вечером забежала соседка и шеп-

нула, что в сельсовете уже заинтересовались гостями. Алёша

отвёз их в Хабаровск, к вокзалу.

(Через два года половину деревни раскулачили, посадили на баржи и от-

правили на север, умирать.)

Пока Настя бегала за билетами, Роза сидела в телеге, укрыв-

шись тулупом, чтобы какой прохожий не узнал. Носильщик