Стало ещё жарче и душнее; над рекой, разлившейся здесь очень широко, висело сверкающее марево. Антуан перетащил свёртки на постоялый двор, где сдавались напрокат экипажи. Коляска, которую они заказали, задолго до назначенного срока остановилась перед окном, возле которого они завтракали. Рашель поторопилась покончить с десертом. Она сама сложила свёртки в откидной верх экипажа, подробно растолковала кучеру, по какой дороге хочет ехать, и весело вскочила в старую коляску.
И чем ближе становилась тягостная цель путешествия, тем всё заметнее к Рашели возвращалось её обычное оживление. Она приходила в восторг от дороги: узнавала подъёмы, спуски, холмы, увенчанные крестами, деревенские площади. И всё её удивляло. Можно было подумать, будто она никогда не покидала столичного пригорода.
— Да нет, ты только посмотри! Какие куры! А какая старая развалина жарится на солнце! А какие ворота на околице — с каменной глыбой для противовеса. До чего же они тут отстали от века! Видишь, ведь я предупреждала тебя — настоящее захолустье!
Завидев в долине кровли, разбросанные вокруг церковки в деревне Ге-ла-Розьер, она поднялась во весь рост, и радость осветила её лицо, словно она обрела родной край.
— Кладбище слева, вдали от селения. Вон за теми тополями. Подожди, сейчас увидишь… По деревне езжайте рысью, — велела она кучеру, когда они поравнялись с первыми строениями.
В глубине дворов, заросших травой, прятались белые домишки в тёмных разводах, под соломенными кровлями, светлыми пятнами мелькая между стволами яблонь; ставни были закрыты. Проехали мимо зданьица, крытого шифером и стоявшего между двумя тисовыми деревьями.
— Мэрия, — восторженно воскликнула Рашель. — Ничего не изменилось. Тут составлялись все акты… А вон там, видишь, позади и жила кормилица. Славные люди. Они отсюда уехали, а не то бы я зашла к ним, обняла бы старушку… Знаешь, я как-то здесь погостила; когда приехала, меня устроили тут у одних людей, — у них нашлась для меня койка. Вместе с ними я столовалась, хохотала над их говором. Они смотрели на меня как на диковинного зверя. Кумушки таскались ко мне, когда я ещё была в постели, — поглазеть на мои пижамы. Просто невероятно, до чего здесь народ отсталый! Но люди все славные. Все они тут так душевно ко мне отнеслись, когда малютка умерла. Потом я им послала всякую всячину: засахаренные фрукты, ленты на чепцы, спиртные напитки для кюре. — Она снова встала. — Кладбище там, за холмом. Вглядись-ка получше, тогда увидишь могилы в ложбине. Ну-ка, приложи руку: угадай, отчего у меня так сердце колотится! Я всегда боюсь, что не найду бедненькую малютку. И всё оттого, что мы не пожелали оплатить место навечно; в здешних краях, — все тут нам об этом толковали, — это не принято. И всё же я наперекор себе всякий раз, как приеду, думаю: а вдруг они её вышвырнули? Ведь были бы вправе, сам понимаешь!.. Остановитесь вот тут, у дорожки, старина; пешком дойдём до входа… Пошли, пошли живее.
Она выпрыгнула из экипажа и побежала к решётчатой калитке, распахнула её, исчезла за пролётом стены и чуть погодя снова появилась, крикнув Антуану:
— Она здесь, по-прежнему!
Солнечные лучи били ей прямо в лицо, и выражало оно одну лишь радость. Она вновь скрылась из вида.
Антуан нашёл её. Она стояла с независимым видом, подбоченясь, перед клочком земли, покрытым бурьяном и вклинившимся в угол между двумя стенами: обломки ограды торчали из зарослей крапивы.
— Она по-прежнему здесь, но в каком всё виде! Ох, бедненькая моя девочка! Нечего сказать, хорошо они содержат твою могилку. А ведь я им посылаю двадцать франков в год, чтобы о ней пеклись. — Затем, обернувшись к Антуану, сказала как-то неуверенно, словно просила извинить её за причуду: — Сними, пожалуйста, шляпу, котик.
Антуан покраснел и сбросил шляпу.
— Бедненькая моя доченька, — вдруг сказала Рашель. Она опёрлась на плечо Антуана, глаза её наполнились слезами. — И подумать только, что я не была с ней в её смертный час, — шепнула она. — Приехала слишком поздно. Ангелок, просто ангелок; личико бледное… — И, вытерев глаза, она неожиданно улыбнулась: — В странную я тебя вовлекла прогулку, верно? Дело давнее, а всё же за сердце берет, ничего не поделаешь… К счастью, работа тут найдётся, а работа мешает думать… Пойдём же.
Пришлось вернуться к экипажу и, отказавшись от помощи кучера, перетащить на кладбище свёртки, которые Рашель, встав на колени в траву, пожелала распаковать сама. Она не спеша разложила всё на соседней плите — лопату, садовый нож, деревянный молоток, объёмистую картонную коробку, в которой был венок, унизанный белым и голубым бисером.
— Теперь понимаю, почему так тяжело было, — с усмешкой заметил Антуан.
Она живо вскочила: