Семиярусная гора

В те дни, хотя я и почитал Божию Матерь, она значила в моей жизни немногим более, чем прекрасный миф – потому что я уделял ей не больше внимания, чем обычно люди придают символу или поэтическому образу. Это был образ Девы, стоящий у врат средневековых соборов. Она была статуей, что я видел в Музее Клюни, и изображения которой украшали стены моей комнаты в Океме.

Но не такое место принадлежит Марии в человеческой жизни. Она ведь Мать Христа, Она рождает Его и в наших душах. Она Мать сверхъестественной жизни в нас. Святость приходит к нам через Ее посредство. И другого пути нет, ибо так пожелал Бог.

Но я не понимал, как завишу от Нее, какая Ей дана власть. Не осознавал, как необходима мне вера в Нее. Это мне предстояло познать на опыте.

Что я мог без любви Божией Матери, без ясной и высокой духовной цели, без духовного руководства и ежедневного причастия, без молитвенной жизни? Но более всего я нуждался в том, чтобы узнать вкус сверхъестественной жизни, и в последовательном умерщвлении своих страстей, укрощении своей буйной натуры.

Я жестоко ошибался, полагая, что христианская жизнь – это та же естественная жизнь, только каким-то чудесным образом наделенная благодатью. Я думал, что должен всего лишь продолжать жить как прежде, думать и поступать как прежде, за одним исключением – следует избегать смертного греха.

Мне не приходило в голову, что, если я буду продолжать жить как жил прежде, мне просто не удастся избежать смертного греха. Ибо прежде крещения я жил для себя одного. Я жил ради удовлетворения собственных желаний и амбиций, ради своего удовольствия, комфорта, репутации и успеха. Крещение принесло с собой обязанность укротить мои природные стремления, чтобы подчиниться Божественной воле. «Потому что плотские помышления суть вражда против Бога; ибо закону Божию не покоряются, да и не могут. Посему живущие по плоти Богу угодить не могут. … ибо если живете по плоти, то умрете, а если духом умерщвляете дела плотские, то живы будете. Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии». Spiritu ambulate et desideria carnis non perficietis[341].

Св. Фома поясняет слова Послания к римлянам очень ясно и просто. Плотское помышление принимает природные стремления за благо, к которому устремлена вся человеческая жизнь. Потому оно неизбежно склоняет нашу волю нарушить Божественный закон.

Пока человек готов предпочесть Божьей воле свою собственную, о нем можно сказать, что он ненавидит Бога. Конечно, он ненавидит не Его Самого, но – заповеди Его, которые нарушает. Но ведь Бог есть наша жизнь, а Его воля – наша пища, хлеб нашей жизни. Ненавидеть жизнь – значит войти в смерть, а потому и благоразумие плоти есть смерть.

Спасло меня только невежество. После крещения я жил так же, как и до него, и оказался в положении тех, кто презрел Бога, потому что больше, чем Его, любил мир и собственную плоть. А поскольку именно здесь было мое сердце[342], то я был обречен подпасть смертному греху, потому что почти всё, что я делал, благодаря моей привычке прежде всего угождать самому себе, ослабляло и заглушало действие благодати в моей душе.

Но ничего этого я тогда не понимал. Пережив глубокое интеллектуальное обращение, я полагал, что полностью обратился. Ведь я верил в Бога, в учение Церкви, был готов ночи напролет спорить о них со всеми приходящими, и потому вообразил, что я-то точно ревностный христианин.

Но интеллектуального обращения недостаточно. Пока воля, domina voluntas [343], не принадлежит целиком Богу, умственное обращение обречено оставаться шатким и ненадежным. Потому что, хотя воля не может заставить ум видеть предмет иначе, чем он есть, но может отвратить его от предмета и помешать вообще размышлять о нем.

Где была моя воля? «Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»[344], а я не собирал себе сокровищ на небесах. Все они были на земле. Я хотел быть писателем, поэтом, критиком, преподавателем. Я хотел наслаждаться всеми радостями ума и чувств, и для того, чтобы получать эти радости, без колебаний ставил себя в положение, которое, я знал, приведет к духовной катастрофе. Хотя в целом я был столь ослеплен собственными амбициями, что никогда толком не задумывался об этом, до тех пор, пока не стало слишком поздно, и урон был нанесен.

Конечно, дело не в целях, к которым я стремился, а в амбициях. Нет ничего дурного в том, чтобы быть писателем или поэтом, по крайней мере, я надеюсь, что нет. Зло лежит в желании стать таковым ради удовлетворения собственных амбиций, единственно для того, чтобы возвыситься до уровня, которого требует твоя внутренняя потребность служить самому себе как кумиру. Поскольку я писал для себя и для мира, в моих писаниях вызревали те же страсти, эгоизм и грех, из которых они и произрастали. Худое дерево приносит худые плоды[345], если вообще приносит.