Семиярусная гора

В полдень я гулял по лесу или вдоль берега реки Аллегейни, окаймлявшей просторные пастбища в долине.

Листая страницы батлеровских «Житий святых», я искал имя, которое хотел бы себе взять при постриге – на эту проблему я убил немало времени. Епархия была большая, и братьев в ней было так много, что имена закончились – а взять то, которое уже кто-то носит, нельзя. Я заранее знал, что я не могу быть Иоанном Крестителем, Августином, Иеронимом или Григорием. Нужно было отыскать какое-нибудь необыкновенное имя, например Пафнутий (это было предложение отца Иринея). Наконец я наткнулся на францисканца, которого звали блаженный Джон Спаньярд[403], и решил, что это звучит неплохо.

Я вообразил, как деловито сную в коричневой рясе и сандалиях, и слышу вдруг голос руководителя новициев: «Брат Джон Спаньярд, подойдите сюда и поскребите здесь пол». Или вот он выглядывает из дверей своей комнаты и говорит одному из новициев: «Пойдите найдите брата Джона Спаньярда и приведите его сюда», и вот я смиренно, опустив глаза, иду по коридору в своих сандалиях – нет, лучше наших сандалиях, – спорой, но благопристойной поступью молодого монаха, который знает свое дело: брат Джон Спаньярд. Приятная картина.

Когда я вернулся в коттедж в горах и скромно признался, что собираюсь принять имя брат Джон Спаньярд, Сеймур, подумав, решил, что это хороший выбор. Он питал слабость ко всему эффектному и, наверно, мысленно увидел Торквемаду и святую инквизицию, хотя сомневаюсь, что вышеозначенный Джон Спаньярд имел к ним какое-то отношение. Впрочем, я уже забыл, какой исторической эпохе принадлежал этот святой.

Может показаться, что вся эта суета вокруг выбора имени – не более чем безобидная глупость, наверно так и есть. Но теперь я понимаю, что она свидетельствовала и о серьезном изъяне в том стремлении к монашеству, что наполняло мое сердце и занимало воображение в эти летние дни 1940 года.

Монастырь действительно был моим призванием, теперь это совершенно ясно. Но настроение ума, с которым я готовился вступить во францисканский новициат, было совсем не безупречно. Выбирая францисканцев, я руководствовался на первый взгляд вполне законным влечением, которое вполне могло быть знаком Божией воли, пусть и не столь сверхъестественным, как мне казалось. Я выбрал именно этот орден, потому что считал, что могу без труда держаться его устава, потому что меня привлекала жизнь учителя и писателя, которую он мне предлагал, и окружение, в котором, мне предстояло жить. Но Бог порой принимает мотивы и похуже этих, и в назначенный срок обращает их в истинное призвание.

Но в моем случае было не так. Я должен был пройти путь, который не понимал и который не выбирал. Бог не желал моего выбора, моих природных вкусов и склонностей, пока они не изменятся, пока Он Сам не обратит их к себе. Мой естественный выбор, мой собственный вкус в выборе образа жизни был совершенно ненадежен. Мой эгоизм креп и грозил присвоить и мое призвание, облекая будущее разнообразными удовольствиями и естественными радостями, которые укрепили бы и защитили мое эго в тревогах и волнениях житейского моря.

Кроме того, я почти целиком полагался на собственные силы и достоинства – как будто они у меня были! – в том, как стать хорошим католиком и жить в монастыре, храня обеты. Бог этого не хочет. Он не просит нас делать Ему одолжение и оставлять мир.

Бог призывает людей – не только монашествующих, но и всех христиан, – стать «солью земли»[404]. Но вкус соли, говорит святой Августин, есть сверхъестественная жизнь, и мы теряем ее, если, перестав полагаться только на Бога, руководствуемся в своих действиях только желанием мирских благ или страхом их потерять. «Итак не заботьтесь и не говорите: что нам есть? или что пить? или во что одеться? потому что всего этого ищут язычники, и потому что Отец ваш Небесный знает, что вы имеете нужду во всем этом» [405]. «Ко всем же сказал: если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною. Ибо кто хочет душу свою сберечь, тот потеряет ее; а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее» [406].

В какой бы религиозный орден ни вступал человек, будет ли его устав мягким или строгим – само по себе не имеет значения. Если он хочет, чтобы его призвание было действительно плодотворным, оно должно ему чего-то стоить, должно стать настоящей жертвой. Это должен быть крест, настоящее отречение от естественных благ, даже самого высшего порядка.