Семиярусная гора

Остальная часть класса представляла собой смешение самых разных людей. Одни – сердитые, некоторые бедны и много работают, другие богаты, тупы и слишком привержены пиву. Кое-кто из них любил стучать на барабанах и даже умел это делать. Другие тоже любили, но не умели. Кто-то был хорошим танцором и много танцевал. Остальные просто ходили в город и просиживали у игровых автоматов до последней минуты перед полуночью, а потом неслись в колледж, чтобы в последнем отчаянном рывке влететь внутрь до положенного времени. Один из них, Джо Нэстри, считал себя коммунистом. Не думаю, что он хорошо представлял себе, что такое коммунист. Однажды он уснул в классе, а один из футболистов поджег у него шнурки.

Нельзя сказать, что они в целом сильно отличались от студентов, которых я знал в других колледжах. За некоторым исключением они были ничуть не святее. Так же напивались, но, пожалуй, чаще бахвалились пьянством, потому что меньше могли позволить себе потратить на выпивку и были скованы необходимостью вернуться в общежитие в определенное время. Дважды в неделю им приходилось рано вставать к мессе, что большинству из них было в тягость. И только несколько человек помимо семинаристов слушали мессу и ходили к причастию каждый день.

Однако большинство из них крепко держались католической веры, с преданностью неколебимой и бессловесной. Трудно понять, была ли эта преданность следствием сознательной веры, или определялась принадлежностью к своему классу и социальному окружению: но все они считали себя католиками. Нельзя сказать, что они вели жизнь, чем-то превосходящую обычный уровень среднего христианина. Некоторые из них, причем самые разумные, часто ошарашивали меня утверждениями, которые обнаруживали поверхностное знакомство с католичеством и непонимание его духа… Один, к примеру, утверждал, что смирение – это ерунда, что оно лишает человека силы и предприимчивости. Другой полагал, что бесов не существует…

Все они пребывали в безмятежной уверенности, что современный мир есть высшая точка человеческого развития и близок к совершенству. Интересно, как сказались на этом мнении события 1943-го и двух последующих лет.

Той зимой, когда я рассказывал об Англии Ленгленда, Чосера, Шекспира и Уэбстера[433], военная машина тоталитарной Германии развернулась, готовясь уничтожить этот остров, и день за днем, сидя в библиотеке или просматривая в перерыве между занятиями «Нью-Йорк Таймс», я читал о городах, рушащихся под бомбами. Ночь за ночью черная громада спящего Лондона здесь и там взрывалась пожарами, которые превращали его дома в пустые кратеры и оставляли после себя мили и мили руин. Старый город вокруг собора Св. Петра был опустошен, и каждый акр Вестминстера, Блумсбери, Камден-Тауна, Мейфэра, Бейсуотера, Паддингтона изуродован бомбами. Ковентри сравняли с землей. Шли налеты на Бристоль, Бирмингем, Шеффилд, Ньюкасл, так что земля пропиталась кровью и дымилась.

Отзвуки этой страшной кары, плода современной цивилизации, едва достигали слуха отдельных обитателей Св. Бонавентуры. Братья кое-что понимали в происходящем, но если и заходил разговор о войне, увязали в бессмысленных политических спорах. Студентов же больше занимали кино, пиво и невзрачные девчонки из Олеана, щеголявшие в коротких носочках, пока город не заметет сугробами.

Кажется, где-то в ноябре нас, студентов и светских преподавателей, построили в холле Де-Ля-Рош и предложили назвать имена для внесения в призывные списки. Процедура прошла спокойно и буднично. Народу было немного, и маяться ожиданием не пришлось.

Я назвал свое имя, возраст и прочее, и получил маленькую белую карточку. Вот и всё. Война не стала ближе.

Однако этого хватило, чтобы напомнить мне, что я не всегда буду наслаждаться спокойной, приятной и стабильной жизнью. Именно теперь, когда я начал ощущать вкус благополучия, ее могут снова отнять, и я опять буду брошен в гущу насилия, неуверенности, богохульства, злобы, ненависти и других страстей хуже прежнего. Такова будет мзда за двадцать пять моих лет: война – вот что я заработал для себя и для мира. Могу ли я жаловаться, что меня в нее втянули.

II

Если нас и втянули в пучину войны, то происходило это медленно и постепенно. Я был удивлен, когда брата в один дождливый осенний день вдруг выбросило на нашу относительно мирную сушу. Он появился в новом сверкающем «бьюике» – двухместном спортивном родстере с длинным черным откидным верхом и низкой посадкой, созданном для скорости и комфорта. Машина блистала огнями и фарами, а брат был в штатском.

– Так что с флотом? – спросил я.

Оказалось, что получить направление в военно-морские резервисты не так просто, как он предполагал. Он разошелся во мнениях с офицерами, и после круиза в Вест-Индию и какого-то экзамена Морской резерв и мой брат к обоюдному удовлетворению прекратили всякие отношения.

Меня это не огорчило.

– Что теперь будешь делать – ждать, когда тебя призовут?

– Наверно.

– А тем временем…?

– Может быть, съезжу в Мексику, – сказал он. – Хочу пофотографировать храмы майя.