Семиярусная гора

В тот единственный раз, когда я говорил с ней и хорошо ее разглядел, я кое-что понял: она владеет тайной Гарлема, она знает выход из лабиринта. Для нее парадокс перестал существовать, она уже не внутри котла, она присутствует там только физически, но это нет смысла принимать в расчет, поскольку котел почти целиком нравственного порядка. Глядя на нее и говоря с ней, я видел в ее усталом, безмятежном, праведном лице терпение и радость мучеников и ясный, неисчерпаемый свет святости. Она и несколько других женщин-католичек сидели ранним вечером на стульях у входных ступеней дома, в относительной прохладе улицы. Группка, которую они образовывали посреди сутолоки потерянной толпы, поражала прохожих впечатлением мира, победы: такой был глубокий, бездонный сияющий мир в глазах негритянских женщин, исполненных настоящей веры!

Увидев мальчиков и девочек в библиотеке, я получил некоторое представление о проблемах Гарлема. Здесь, на противоположной стороне улицы, я увидел решение, единственное решение: вера, святость. Далеко искать не пришлось.

Если Баронесса, запасясь терпением, позволяя детям ставить пьесы, давая им место, где они могут, по крайней мере, проводить время вне улицы, вдали от торных дорог, сумеет собрать вокруг себя чистые души, подобные этим женщинам, и сможет в своей организации сформировать других, такого же рода святых, белых ли или черных, она не только добьется успеха, но может постепенно, с Божией помощью, изменить лицо Гарлема. Много мер муки перед нею, но созрела уже и закваска[476]. Мы знаем, как действует Христос. Неважно, сколь невыполнимой с человеческой точки зрения кажется задача: однажды утром мы просыпаемся, и видим, что все забродило. Это возможно святым!

Что касается меня, я чувствовал, что мне полезно там бывать, и потому две-три недели приходил каждый вечер, ужинал в квартире вместе с небольшой общиной, потом мы все вместе служили по-английски вечерню, стараясь разместиться в маленькой комнате так, чтобы образовать два хора. Это было единственное время, когда они вели себя и выглядели как люди духовного призвания, но и тогда внешне мало напоминали настоящий хор, это было вполне семейное действо.

После, часа два-три я посвящал тому, что эвфемистически называлось «присматривать за Кутятами». Я сидел в помещении нижнего этажа, служившем игровой комнатой, и играл на пианино, в равной степени для собственного и для общего удовольствия, и старался, с помощью морального авторитета, сохранять мир и предотвращать сколько-нибудь серьезные стычки. Не знаю, что бы я делал, если бы началась серьезная драка. Но по большей части все было мирно. Они играли в пинг-понг и монополию, а одному малышу я нарисовал картинку Девы Марии.

– Кто это? – спросил он.

– Это наша Благословенная Мать.

Мгновенно лицо его изменилось, приобрело выражение исступленной набожности, поразившей меня своей первобытностью. Забормотав нараспев «Благословенная Мать… Благословенная Мать», он схватил картинку и выбежал на улицу.

Кончился август, наступил День труда[477], Баронесса должна была ехать в Канаду, а я отправился на свой второй траппистский ретрит, который обещал себе с тех пор, как вернулся весной из Гефсимании. Ни времени, ни денег на поездку в Канаду у меня не было, поэтому я еще прежде написал в монастырь Богоматери Долины[478] под Провиденсом на Род-Айленде, и получил предложение приехать сразу после Дня труда.

Проезжая в субботу перед Днем труда с Сеймуром через Гарлем, я ощутил нечто вроде тоски по Дому дружбы, подобную той, что овладела мной при отъезде из Гефсимании. Снова я был выброшен в мир, оказался один среди его тщеты и суеты, лишенный тесных, прямых видимых связей с теми, кто, держась вместе, образует маленькую тайную колонию Царства Небесного в земле изгнания.

Так и есть: мне необходима была поддержка, близость тех, кто так сильно любит Христа, что почти видит Его. Мне необходимо быть с людьми, каждый жест которых говорит мне о той стране, где мой настоящий дом: так изгнанники в чужом краю держатся вместе, хотя бы ради того, чтобы напоминать себе – лицами, одеждой, поступью, акцентом и речью – о покинутой ими земле.

Я собирался провести выходные перед поездкой в монастырь примерно так, как все в этой стране проводят День труда: постараться отдохнуть и расслабиться, что, конечно, само по себе вполне разумно и оправдано. Но Бог, напоминая о моем изгнании, пожелал, чтобы этот мой план, имевший целью угодить только себе, не вполне удался.

Я всё делал так, как в прежние дни: решил, куда бы хотел отправиться и чем заняться, чтобы с удовольствием отдохнуть. Поеду, – думал я, – в Гринпорт на другом конце Лонг-Айленда. Найду там укромное место и проведу дни за чтением, сочинительством, молитвой, медитацией и купанием. Затем пересеку Саунд на Нью-Лондонском пароме, а оттуда отправлюсь в Провиденс к монастырю Богоматери Долины. Лэкс сказал, что тоже приедет в Гринпорт, если только ему удастся вовремя освободиться из офиса «Нью-Йоркера» в субботу утром. Но был не очень уверен.