Семиярусная гора

– Я намеревался вечером выбраться в город посмотреть фильм с Гретой Гарбо. Тебе нравится Грета Гарбо? – Я признался, что нравится.

– Очень хорошо, – сказал он, – тогда мы пойдем вместе.

Однако во Флоренции было слишком холодно, локоть, как мне казалось, шел на поправку, поэтому на следующий день я оставил этот город и отправился в Рим. Мне надоели постоянные смены декораций, хотелось приблизиться к конечной цели путешествия, к месту, где можно было бы на какое-то время осесть.

Поезд неспешно пробирался через горы Умбрии. Синее небо ослепительно сияло над скалами. Пустое купе было в полном моем распоряжении, других пассажиров не было вплоть до последних станций перед Римом. Весь день я глядел на голые холмы и пустынный, аскетичный пейзаж. Где-то здесь, в этих горах когда-то молился св. Франциск, и серафим с огненными, кроваво-красными крылами предстал перед ним. В образе серафима предстал ему распятый Христос, и от ран Его проступили другие раны – следы гвоздей на руках и ногах Франциска. Мысль об этом, приди она мне в голову в тот день, могла бы стать последней каплей, повергнувшей в уныние мою языческую душу. Потому что, несмотря ни на что, нарыв на локте не проходил, да еще опять заболел зуб. От всего этого голова стала тяжелой, словно при лихорадке, и я подумывал, не возвращается ли старая история с заражением крови.

Вот в таком положении я оказался, один на один со всей моей свободой, которую так долго себе обещал. Мир принадлежал мне. Был ли я доволен? Я делал то, что мне нравилось, но вместо того, чтобы исполниться радости и удовлетворения, чувствовал себя несчастным. Любовь к удовольствиям самой своей природой предназначена к самоуничтожению и оканчивается разочарованием, но в те неуютные дни я был последним человеком в мире, который мог бы проникнуться мудростью св. Иоанна Креста.

Но теперь я въезжал в город, который несет в себе живое свидетельство истин, открывающихся тем, кто может их разглядеть, кто знает, где их искать – тем, кто понимает, как соотносится Рим цезарей и Рим мучеников. Я въезжал в город, преображенный Крестом. Сначала белые квадраты жилых домов тесными группками стали возникать у подножия голых серо-зеленых холмов, то здесь, то там они перемежались купами кипарисов, и наконец в наступающих сумерках над крышами домов встала мощная громада купола собора Св. Петра. Сознание того, что это реальность, а не фотография, наполнило меня благоговейным трепетом.

Первейшей моей задачей в Риме было найти зубного врача. В гостинице мне указали одного поблизости. В его приемной сидели две монахини. Когда они ушли, я заглянул в кабинет. У доктора была темно-русая борода. Не очень доверяя своему итальянскому в столь важном вопросе, как зубная боль, я стал объясняться по-французски. Он немного понимал по-французски, осмотрел зуб.

Что с зубом, он понял, но не знал французского термина.

– Ah, – сказал он, – vous avez un colpo d’aria[161].

Я без труда сообразил: это должно было означать, что я застудил зуб – так полагал этот человек с русой бородой. Малодушие сковало мой язык, и я предпочел промолчать, хотя на мой взгляд это совсем не простуда, а самый настоящий абсцесс.

– Я полечу его ультрафиолетом, – сказал доктор. Со смесью облегчения и скептицизма я прошел эту безболезненную и бессмысленную процедуру. Никакого улучшения она не принесла, но из кабинета я вышел, напутствуемый теплыми заверениями дантиста, что к ночи боль благополучно пройдет-.

Вместо того, чтобы пройти, зубная боль повела себя так, как обычно ведет себя всякая зубная боль: заставила меня не спать, страдать и проклинать судьбу.

Наутро я встал и нетвердой походкой направился по соседству к своему другу colpo d’aria. Он спускался по ступенькам во всем блеске – борода расчесана, голова покрыта черной шляпой, на руках перчатки, на ногах короткие гетры. Только теперь я сообразил, что сегодня воскресенье. Тем не менее, он согласился осмотреть «простуженный» зуб.

На смеси французского и итальянского он спросил меня, переношу ли я эфир. «Да, – сказал я, – переношу». Он изящно набросил мне на нос и рот чистый носовой платок и пару раз капнул на него эфиром. Я глубоко вдохнул. Болезненно сладкий запах острыми лезвиями проник в мозг, и в голове тяжелой дробью забухали «динамо-машины». Оставалось надеяться, что доктор сам не слишком глубоко дышит, и что рука его тверда и не выплеснула мне в лицо весь флакон.

Однако спустя минуту или две я проснулся, а он уже потрясал перед моим носом окровавленными воспаленными корнями зуба и восклицал: “C’est fini!” [162]

Я оставил гостиницу и присмотрел для себя пансион с окнами на солнечный фонтан Тритона в центре Пьяцца Барберини, отель Бристоль, Барберини Синема и дворец Барберини. Горничная принесла горячей воды – лечить нарыв на руке. Я улегся в постель и взял роман Максима Горького, который очень быстро меня усыпил.