Семиярусная гора

Я уже бывал в Риме прежде – во время школьных пасхальных каникул провел здесь около недели. Я видел Форум, Колизей, Ватиканский музей и собор Cв. Петра, но настоящего Рима я не видел.

На этот раз я решил начать с начала, разделяя общее всем англосаксам заблуждение, что настоящий Рим – это город уродливых руин, серых кариатид и храмов, втиснутых меж холмами и городскими трущобами. Я пытался мысленно реконструировать античный город, но мне очень мешали настойчивые крики продавцов, осаждавших меня со всех сторон. Через нескольких дней меня осенило, что цель не стоила хлопот. Стало вдруг так ясно, особенно при виде этих масс кирпича и камня, все еще изображавших из себя дворцы, храмы и бани, что имперский Рим скорее всего был одним из самых отвратительных, безобразных и гнетущих городов, которые когда-либо видел мир. На самом деле руины с растущими среди них кедрами, кипарисами и японскими соснами смотрятся куда лучше, чем должна была выглядеть историческая реальность.

Однако я продолжал бродить по музеям, особенно интересовался Банями Диоклетиана, которые одно время были – вероятно, не очень успешно – превращены в картезианский монастырь, и изучал Рим по большой ученой книге, которую купил вместе с подержанным французским Бедекером[163].

Проведя день в музеях, библиотеках, книжных магазинах и среди руин, я возвращался домой и читал свои романы. Я даже начал писать собственный роман, хотя и не очень далеко продвинулся за время пребывания в Риме. У меня с собой было много книг – довольно странный набор – Драйден, поэмы Д. Г. Лоуренса, несколько романов в издании Таухница[164], и «Улисс» Джеймса Джойса – чудесное причудливое издание на индийской бумаге[165], изящное и дорогое, которое я впоследствии дал кому-то почитать и так никогда и не получил обратно.

Все у меня шло как обычно, но примерно через неделю я поймал себя на том, что чаще заглядываю в церкви, чем на руины языческих храмов. Может быть, фрески на стенах часовни у основания Палатинского холма в конце Форума, тоже разрушенной, впервые пробудили мой интерес к совсем другому Риму. Оттуда легко было сделать шаг в сторону церкви Свв. Космы и Дамиана, напротив Форума, с великолепной мозаикой в апсиде: Христос, пришедший судить, на фоне темно-синего неба, с отблесками пламени на маленьких облаках у Его ног.

Эффект открытия этой мозаики для меня был огромен. После всех пресных, скучных, полупорнографических статуй Империи я вдруг встретил гениальное искусство, полное одухотворенной жизни, искренности и силы – искусство необычайно серьезное, живое, убедительное и значительное во всем, что оно пыталось донести до зрителя. В нем не было ни малейшей претенциозности, фальши, ничего театрального. Изумительная простота добавляла ему значительности. Прибавьте уединенность места, где оно укрыто, подчиненность неким высшим целям – архитектурным, литургическим, духовным. К пониманию этих целей я не мог даже подступиться, но не мог и не гадать о них, поскольку о них свидетельствовала сама природа мозаики, ее расположение и все, что с ней связано.

Византийские мозаики очаровали меня. Я стал отыскивать византийские церкви, в которых могли оказаться мозаики, и потому заходил во все церкви приблизительно того же времени. Так я невольно стал паломником. Сам того не заметив, я посетил все главные места поклонения Рима, с пылом и страстью настоящего паломника выискивая их святыни, пусть и не по совсем правильной причине. Но и не по вовсе ложной, потому что все эти мозаики, фрески, древние алтари, престолы и святилища создавались и украшались именно для того, чтобы наставлять тех, кто не в состоянии сразу принять нечто более высокое.

Я не подозревал, какие реликвии и какие священные предметы сокрыты в церквях, чьи врата, приделы и арки так занимали мой ум. Колыбель Христа, Столб Бичевания, Честной Крест, цепи апостола Петра, гробницы великих мучеников, могила младенца Агнессы, мученицы Цецилии, папы Климента и архидиакона Лаврентия, сожженного на решетке… Все они ничего не говорили мне, или я не сознавал их воздействия. Но церкви, которые их хранили, – говорили, и говорило искусство с их стен.

Только теперь, впервые в жизни, я начал что-то узнавать о том, Кем был человек по имени Христос. Это было смутное, но истинное познание Его, в каком-то смысле более истинное, чем я мог бы признать. Именно в Риме сформировалось мое представление о Христе. Здесь я впервые видел Того, Кому ныне служу как Богу и Царю, Кто обладает моей жизнью и направляет ее.