Семиярусная гора

Но стоит ли раскапывать эти старые декорации и восстанавливать в памяти бордели моих мысленных Помпей, уже покрытых пеплом стольких лет? Стоят ли они даже банального замечания, что всем этим я уничтожил последние остатки духовной жизни в своей душе, изо всех сил стараясь стереть в себе образ божественной свободы, который вложил в меня Господь? Каждым нервом, всеми фибрами души я трудился над тем, чтобы оковать себя нестерпимо отвратительными цепями. Это не ново и не удивительно. Одно лишь обычно не осознают люди, – что всем этим распинается Христос: Он умирает снова и снова в каждом из нас, призванных разделить с Ним радость и свободу Его благодати и отвергнувших Его.

В ноябре умерла Тетя Мод. Я отправился в Лондон, в Илинг, и присутствовал на похоронах.

Был серый полдень, дождливый и темный почти как ночь. Везде включали огни. Такие короткие, пасмурные, туманные дни обычны в начале английской зимы.

Дядя Бен сидел в кресле-каталке, сломленный и жалкий, в маленькой черной шапочке, и в этот раз особенно напоминал призрака. Казалось, он утратил дар речи и оглядывается вокруг с полным непониманием происходящего, словно похороны нанесли непоправимый удар его рассудку. Почему все вокруг пытаются внушить ему, что Мод умерла?

Хрупкое тело моего бедного викторианского ангела предали глинистой земле Илинга, и вместе с ней погребли мое детство. Я смутно почувствовал это и ужаснулся. Это ее образ осенял мои невинные годы. И сейчас эти годы похоронили в земле вместе с нею.

И Англия, та Англия, которую я видел ясными глазами ее простоты, тоже умерла для меня. Я больше не верил в милые сельские церкви, тихие деревушки, живописные вязы вдоль поля, где одетые в белое игроки в крикет наблюдают, как боулер, размеренно вышагивая позади игровой калитки, отсчитывает заработанные очки. Огромные белые облака, плывущие над Сассексом, увенчанные шпилями колокольни старинных провинциальных городков, тенистые деревья подле соборов, крики грачей над приходской церковью – все это больше не принадлежало мне, все это я потерял. Тонкая волшебная паутина порвалась и развеялась, и я провалился из старинной Англии в ад, в пустоту и ужас, которые лелеял в своем алчном сердце Лондон.

Это был последний раз, когда я видел кого-либо из своей семьи в Англии.

В Кембридж я уехал последним поездом и был так опустошен и измотан, что заснул и пропустил свою остановку, проснувшись только в Эли. Пришлось возвращаться, так что на месте я был далеко за полночь. Я обиделся, когда мне запретили покидать колледж из-за того, в чем, как мне казалось, нет моей вины. Это был первый из двух в этом году случаев, когда я попал под запрет.

Стоит ли, следуя сезонному кругу, спускаться к самому надиру зимней тьмы и будоражить гнусные призраки под деревьями кембриджских парков, вокруг нового корпуса колледжа Клэр, в комнатах в конце Честертон-Роуд? Когда пришла весна, я попробовал грести в экипаже четвертой лодки команды Клэр, хотя для меня это было почти смертельным испытанием. Зато благодаря тренировкам я несколько недель рано вставал, шел завтракать в колледж и отправлялся спать прежде, чем успевал натворить кучу глупостей.

Все же я помню луч солнечного света в эти сумрачные дни. Он падал через старинное окно гостиной профессора Баллоу в Киз-колледже. Это была большая, приятная комната, уставленная книгами, с двумя окнами, выходящими на травяные корты. Комната находилась ниже уровня лужаек, и чтобы попасть в нее, следовало спуститься на несколько ступеней вниз. Сама гостиная располагалась на двух уровнях, а в углу помещалась высокая средневековая кафедра. За ней он и стоял – высокий, стройный, седой ученый-аскет, и размеренно переводил вслух Данте. А мы, дюжина студентов, мужчин и женщин, устроившись на стульях, следили за ним по итальянскому тексту.

Зимний семестр мы начали с Inferno, и медленно продвигались вперед, день за днем принимаясь за следующую часть Песни. Наконец Данте и Вергилий преодолели ледяной центр преисподней, где трехглавый демон глодает самых ужасных грешников, и выбрались к мирному морю у подножия семиярусной горы Чистилища. И теперь, во время христианского Великого поста, мы поднимались от одного круга Чистилища к другому. Я соблюдал пост без причины и пользы, так сказать из спортивного интереса, хотя к спорту уже питал отвращение, оттого что он мне не давался.