Сентябрь

Он шагал домой, не поднимая головы, спотыкаясь, сталкиваясь с людьми, ловя слухом их оскорбления, но абсолютно в них не вслушиваясь. Для него это было неважно. Все, что происходило вокруг, больше не играло никакой роли. Оно было словно далеко, в дымке. Бред подступал, шел по другой стороне улицы, медленно подкрадывался сзади невидимой тенью, шептал на ухо… Иван ощущал полную отрешённость от реальности, но всё неуверенно двигался вперёд. Вдруг его кто-то сильно дернул за плечо и выругался, кто-то подтолкнул в другое, кто-то всей подошвой наступил сзади на ботинок – Иван чуть не разостлался по плитке. Он оглянулся назад, но ничего не рассмотрел: вокруг летали тени, перемешиваясь друг с другом, будто бы играя в чехарду, в догонялки, всё стало темным и серым, как в ночном кошмаре, улица слилась в одну единую полосу, дома сомкнулись стеной. Мелькали неопределенные образы; Иван никак не мог разглядеть их лиц, сколько бы ни старался напрягать свои глаза. Вот пролетела тень в шляпе (ему показалось, она даже сняла её по направлению к нему и поклонилась); вот вальяжно и чинно проплыла тень с тростью. «Что это?» – спросил он сам себя, не зная ответа. Праздник теней, невидимый бал… Тени кружили в вальсе, переходя с одного края полосы на другой; одни синхронно снимали шляпы и кланялись; другие надменно стучали тростью в такт мелодии. Иван один стоял неприкаянно: все будто бы знали свою роль и изо всех сил снимали шляпы или стучали тростью, всё подозрительнее косясь на Ивана. «А чего это он стоит?» – говорили их глаза, которые неожиданно выскакивали из серости и подлетали к самому его лицу, излишне стараясь придать себе максимально возможный удивленный и осуждающий вид. «Почему он не танцует под нашу музыку? Эй, снимай шляпу!» – и половина теней в один момент покорно сняла шляпу другой половине. «Так вот, чего он стоит? Кто это?» – спрашивали глаза друг друга. «Мы его раньше не видели тут. Разве здесь можно стоять? Мы же тебя собьём. Отойди и не мешай нам! Приготовься, тростью – пошёл!» – и другая половина так же одновременно стукнула тростью. И они с новой силой закружились в танце, стараясь унести Ивана на вихре своего полета… На мгновение он было потянулся за ними, протянул руку по направлению танца, закрыл глаза, чтобы ворваться в этот безудержный вальс жизни… Но замер на месте: он услышал где-то вдалеке легкую музыку, пронизывающую всю его душу. Он открыл глаза и стал пристально смотреть по сторонам, пытаясь найти источник волшебства. На другом конце серой полосы, около пересечения со стеной, на ступеньке сидел человек, свет от которого проникал через все тени, пронзал их насквозь; мужчина играл на скрипке. Иван теперь отчетливо видел и лицо его, и скрипку со смычком, и ступеньку, и часть тротуара (но только часть): всё это было освещено лучами от него, незнакомца. Тени посторонились от музыканта и от Ивана, глаза исчезли куда-то, мир посветлел. Иван без сил присел на бордюр и слушал, закрыв глаза. В таком положении он внимал этой журчащей музыке, напевающей ему о светлой жизни, о любви, о вишневом саде, о яблоне, смиренно стоящей на холмике около реки, под которой прилег какой-то паренек с тростинкой в зубах, беспечно таращась на заходящее солнце… Каждая клеточка его тела в этот момент радовалась жизни и торжествовала. Секунды растянулись в вечность, казалось, музыка не закончится никогда, он навек застыл на тротуаре, с ней наедине… Но что-то оборвалось; нить, связывающая его, стоящего на тротуаре среди теней, и музыку, мечты, надорвалась, не выдержав тяжести его души. Мелодия поменялась, и состояние душевного восторга осталось по ту сторону нити. Он не верил, открыл глаза и осмотрелся, но никак не мог найти чего-то только что испытанного; он терялся среди прохожих, и, наконец, осознав утрату, с трудом поднялся и ушел.

Домой он возвратился подавленный. Соседи сообщили ему, что приходил доктор. Не застав больного дома, он сообщил, что наведается завтра утром. Иван молча кивнул и зашёл к себе. Он с ещё большей силой почувствовал боль в груди и, не имея сил раздеться, присел на кровать. Он уставился в одну точку и замер, как, бывало, замирают дети, когда видят что-то невообразимое. Ему тоже виделось невообразимое – неосвещенная стена словно бы пошевелилась, потом ещё раз, и уже кружила в безудержном ритме. Появилась стремительная спираль, всё расширяющаяся и манящая к себе. Но не было сил податься вперед и проскользнуть туда, в неизведанное. А что было бы с ним, двинься он вперед, поддавшись искушению заглянуть за горизонт своего сознания? Он опомнился, протер глаза – стена снова стала мертвой и сухой.

Иван встал и прошелся до окна. Он оперся руками на подоконник: всё казалось новым, хотя он только что вернулся с прогулки, но тяжелой прогулки, где он едва осознавал и себя.