Сентябрь

На улице светило солнце, как может светить оно в сентябре, на закате раздолья и свободы. Неслышно поддувал ветер, то поднимая, то плавно опуская оранжевые, коричневые и бурые листья наземь. Скверы, пустые скамейки, одинокие грязные фонари, наклоняющиеся над улицами и не понимающие себя. Несколько листьев пронеслось мимо его третьего этажа в непонятном направлении; в стекло светили жалкие, едва доходящие лучики света.

В дверь постучались, – это был Филипп.

– Ваня, ты гулял всё это время? Я всё же не смог долго сидеть дома сложа руки и думать, что ты в таком состоянии где-то бродишь, решил зайти и проверить. Тебе нельзя так долго гулять, ты простудишься, тем более сейчас, когда твой организм ослаблен сильно, – заботливо произнёс гость, попутно подвигая стул и присаживаясь.

– Спасибо за заботу, но мне нужно было пройтись. Знаешь, такая странная прогулка была, и я сам не свой был, подобно… не важно. Представляешь, я слышал такую музыку… ангела, – он немного поморщился, когда произнес это слово, а потом слегка усмехнулся. – Ангельскую мелодию, изливавшуюся со струн скрипки и трогавшую само сердце. Она была поразительна: каждая нота играла жизнью, ложилась гармонично на общую картину, – он вернулся обратно к кровати и снова присел.

– Что еще за музыка ангела?

– Один музыкант на улице сидел на крыльце какого-то дома и играл что-то поистине проникновенное и душевное. Я… я не могу передать это чувство, это невозможно, но просто поверь, – он умоляюще взглянул на своего друга, а Филипп, улыбаясь, кивнул. – Я не знаю, что это была за мелодия, да это и не имеет никакого значения. Главное – что я почувствовал умиротворение и спокойствие, веришь ты?

– Ну, я рад за тебя, Ваня, тебе сейчас нужны положительные эмоции; радуйся жизни, она ведь расчудесна! – и Филипп стал водить руками по воздуху, будто он заправский дирижер.

– Да, наверно, ты прав в какой-то мере, – тихо сказал Иван.

– Что-что ты сказал? – Филипп отвлекся от своего дирижирования.

– Ты прав, Филипп, жизнь расчудесна, – он снова улыбнулся в сторону друга, а тот ответил ему улыбкой. – У меня нет сил, никаких, Филя. На прогулке почувствовал себя очень дурно, голова закружилась, перед глазами встала пелена, еле добрался до дома, – сказал Иван, немного сдвинув брови.

– Это, вероятно, из-за недосыпа. Вот выспишься – и всё пройдёт, – он по-ученому чуть приподнял голову, слегка повернул её вбок, подпер подбородок пальцами и посмотрел в стену, но по виду его можно было сказать, что он заглянул в самую суть Бытия.

– Да, наверно, ты снова прав, ученый ты человек, – и он посмотрел на него с таким искренне благодарным лицом, что сам Филипп невольно улыбнулся.

– Ваня, а я тебя всем сердцем люблю, несмотря на все твои споры со мной и непонятные мне рассуждения, которые ты пытаешься донести с пеной у рта. Ты мне очень близкий и родной человек, знай это.

Он встал, чтобы уходить, потому что видел, что Иван бледен и бессилен. Только сейчас он заметил маленькую слезинку на щеке своего друга, и это тронуло его до глубины души.

– Ваня, ты чего?

Он подался было к нему, чтобы обнять его, как это было в далекие детские времена, когда они, беззаботные мальчишки, обнимались чуть ли не каждые пять минут, все переполненные счастьем. Ведь как еще ребенку выразить свою человеческую любовь? Но Иван опередил его. Он стремительно вскочил (насколько стремительно может вскочить болезненный человек) и с распростертыми руками бросился к Филиппу. Они крепко и молча обнялись.

– Филя, спасибо и тебе за всё, за то, что ты всегда был со мной, что всегда терпел меня – неугомонного эгоиста, – слезы навернулись у него на глазах, – прости меня за всё, в чем был и не был виноват.

Филипп засмеялся, потому что любил Есенина, а Иван – потому что засмеялся Филипп. Смех и улыбка – заразительные вещи, но порой они выручают нас в тяжелые минуты, когда смеяться совсем не хочется.

– Филя, мне бы отдохнуть сейчас.

– Хорошо, Ваня, я зайду к тебе позже, вечером, – они снова крепко обнялись и расстались.

– Что-то тяжело мне на душе, давит и тянет, надо прилечь, надо прилечь… – Иван замер на несколько секунд, но потом опомнился и прилег на кровать как и был одетый.

Филипп был прав, эти спонтанно вызванные чувства сыграли свою роль, они ненадолго вернули Ивану жизнь. Иван был тронут своим другом и его словами, они растрогали… Но прежнее неумолимо возвращалось, прихватывая с собой и ту подавленность, с которой он вернулся домой. «Что это было такое со мной? Как я оказался среди теней? Или это были люди, но я не мог просто-напросто их рассмотреть? Нет, я же могу различить тень и человека, я же не свихнулся окончательно… пока. Тень серая, летает, а человек ходит, он объемный», – он потянул вверх полу своего пальто, чтобы проверить, объемный он или нет. «Да…объемный. Ещё мы любим. Или не любим? Не знаю. Черствые мы, сухие мы, нет в нас любви к ближним… да. Мне надо поспать, это я точно знаю, надо поспать, поспать…» – подумал Иван и сомкнул веки. Всё тело расслабилось; на секунду воцарилось блаженство. Дальше он не помнил себя.

***