Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

– Я свое дело сделал. Меня судить надо, – нет, так из него ничего не вытянешь, сейчас отправится к травматологу, завтра-послезавтра к психиатру, а мне до обеда еще три дела дожать надо. И съездить в Бутырку. Это в сериалах показывают, как следователи по неделям одним делом маются, хорошо б в жизни так. Вот у меня гора на столе, не подступишься, полтора десятка папок. Хорошо, большая часть такие же, как Нариман – грабители, насильники, убийцы. Опрос свидетелей, данные экспертов, иногда повторные, и на стол прокурору. И тут не по одному делу в голове держишь, сразу уйму. Логистика в помощь: сегодня еду в Бутырку, а рядом, на Новодмитровской, свидетель живет, у кого дочь изнасиловал пьяный подонок. Подонок сполна получит, рецидив, но кое-какие детали придется уточнить, еще раз пройтись ножом по сердцу. Иногда думаешь, совсем стал бесчувственный, а нет, порой, прошибает. Да так, что в холодном поту просыпаешься. Одно дело помню, сравнительно недавнее, три года прошло, а вот все равно теребит. Раньше другое мучило, еще раньше, еще одно, а в самом начале действительно страшное. Сейчас почти забылось, жертвы, что с экспертами в парке выкапывали, уже и не помнятся, стерлись. Тогда думал, вовсе не уйдут. Ушли. Заменились другими. Вот этими девочками.

Молодым следователям как-то проще, они сразу перестают вникать, терзать душу. За работу только с холодной головой и ополоснув руки. А вот у меня и раньше не получалось, и теперь. Говорят, семья нужна, вот зачем разводился, почему детей не нажил. Жить надо помимо работы, иначе и с катушек съехать недолго. Правы, во всем правы. Иногда накатывает так, что и с кровати не встанешь. Чувствую себя как капюшонник, хоть и только дела передаю. А груз поломанных жизней все равно давит.

Назавтра получил заключения травматолога, через день психиатра. Подшивая к тонкой папке, удивился даже – после двухчасового обследования, видимо, ради меня постарался, серьезных отклонений в психике не выявлено. А у самого молодого человека пострадало только ребро, вероятнее всего, во время захвата. Травматологу неохота вдаваться, не его работа. Не моя тоже, а вот приходится. Подшил к делу и забылся другими. Пока сам Нариман не попросился на прием.

Нет, адвокат его еще не навещал. Даже странно, я подумал, он хочет сменить защитника или пожаловаться на условия содержания. Ни того, ни другого. Ему еще повезло, вместе с ним в камере содержались двое киргизов, подозреваемых в мошенничестве, так что общий язык нашли, наговорились. Скорее всего, даже дали наставления, ибо сидели уже месяца два или больше – ими занимался другой следователь, есть в нем такая изюминка – помурыжить человека в СИЗО, рассчитывая на подробности в признании, на угрызения совести, на сговорчивость со следствием. Заключенных ведь переводят из камеры в камеру по самым разным причинам. И контингент в камерах бывает разный. А бывает, что и одиночка, многими нахождение в постоянной изоляции, без связи с родными и часто даже с защитником, переносится с трудом. Особенно когда статья тяжелая, а человек в ИВС впервые.

Нариман вошел совершенно иным: темным, торопливым, сел за стул и запросил ручку и бумаги побольше.

– Хочу сделать признание, – быстро проговорил он, – не могу иначе, душит меня оно, душит.

Я подал требуемое; вот и думай, что у него в голове сейчас и откуда взялось – новые товарищи подговорили или сам не вытерпел.

– Может, мне расскажешь под запись? Так и быстрее будет.

– Думаете, если первый раз за меня менты писали, так я русской грамоте не обучен? Это когда не в себе, не могу ни говорить, ни писать, а сейчас в себе и даже! Дайте ручку, мне надо всю дрянь выплеснуть. Как тут писать-то в углу, я не помню. Много надо, трех листов не хватит. И все это совсем не так ведь было.

– Хочешь сказать, ты ее не знал.

– Еще как знал. Очень хорошо. И любил, да. Потому и убил, что один мог, никто бы не смог, а я… вы дадите ручку? Ах, да, вот… Потому и убил, – повторился молодой человек, – что ни она, ни я. Вот что скажу, – произнес он, откинувшись на стуле так резко, что не будь тот прибит, упал бы. – Не будь мы одного рода, не живи мы там, все куда проще и… ну не получилось у нас, никак. С самого начала как нарочно пошло.

Какое-то время он действительно писал, пытался. Мучился, вязкие чернила мешали, не поспевая за полетом мысли. Дважды рвал бумагу в клочья, снова начинал, уже забыв и про верхний правый уголок и про заглавие, писал будто с середины мысли, но тут же терял ее, вычеркивал, писал, снова черкал и рвал в завершении. Все-таки сдался и начал говорить.

– Я с ней после школы познакомился, а раньше просто знал, но не видел никогда. Да и что видеть, ее другому отдали еще в десять. У нас так принято, отдавать по сговору семей. Старинный обычай. И у вас, наверное, сохранилось в такой же глуши. Бедеш из бедной семьи, но достойного рода. Ариповы, которые сватались, побогаче. Не московской меркой, – дернул щекой, – но все же. Я тоже, нет, я не успел, но тоже должен так женихом стать. Да теперь все равно! – выкрикнул. – У нас любовь была.